Глава 27. Броневичок для вождя
— Оба-на! Рыжье, в натуре рыжье, — Шайба пробовал на зуб посмертную маску Тутанхамона.
Вокруг прямо на пыльном сером полу грудой лежало вытряхнутое из двух мешков экспроприированное добро: похожие на георгиевские кресты золотые анкхи, украшенные кобрами диадемы фараонов, инкрустированные бирюзой и лазуритом нагрудные украшения древнеегипетской знати, серьги с эмалью и сердоликом и еще много всяких предметов, о назначении которых можно было только догадываться.
— Отличная работа, товарищ Шайба! — заслуженно оценил деятельность соратника Ленин.
— Да уж, подфартило! — признал тот, с любопытством рассматривая затейливое широкое — на всю длину шеи — колье Нефертити, застежкой которому служили две соколиные головы. — Хотя попотеть пришлось. — Он небрежно откинул ожерелье в сторону и выхватил из кучи ножной браслет, исполненный в виде ряда сцепленных друг с другом солнечных дисков, тут же пустивших по стенам веселые блики.
— Как же вы с охраной справились? — не скрывал Ильич своего любопытства.
Шайба, чувствуя себя героем дня, отложил браслет, не торопясь извлек из кармана окурок, чиркнул спичкой. Ленин терпеливо ждал. А уголовный глубоко затянулся, картинно выпустил колечко дыма и лишь тогда начал излагать:
— Значит, так было дело, пацаны. Покумекал я, что без маскировки не обойтись и прихватил у одного палермского рясу. Лучше плащ-палатки, ей-богу! Капюшон на репу натянул — мама родная сына не признает. Ну вот, пру по коридоре, в правой руке заточка, в левой канопа — до третьего сфинкса, как Ассириец объяснял. Свернул направо, точно — дверь, а перед ней вертухай. Здоровый, падла, перед входом шоркается: туда-сюда, туда-сюда. Ну я дождался, пока он «туда», со спины подскочил, отоварил канопой по чайнику. И заточку в затылок — пригвоздил сцуку к полу, как бабочку. Пока не опомнился, связал веревкой от рясы, чтоб лежал носом в землю и не рыпался. Дальше дело техники. Замок скрепкой вскрыл — и порядок.
— Но там, поговаривают, был еще один сдерживающий фактор: поповские штучки, древнеегипетская, как они утверждают, магия, — вспомнил Ильич.
— Не было там никакой магии! — удивился Шайба. — Я когда через порог переступал, обо что-то зацепился — чуть не упал. Ну и высказался от души: «Нимрод тебе в рот!», и по матери разное. Оно сразу отцепилось и я спокойно вошел. А внутри бардак, как в Эрмитаже. От пола до потолка все забито: маски, цацки, статуи — прикинь, сколько они за века у своих же накрысятничали! В два мешка покидал чего с краю лежало — и ходу…
— История подтвердит нашу правоту, товарищ Шайба! — с чувством сказал Ленин и, встав, пожал уголовному руку.
— Да я че, мне не впадлу, — даже сконфузился тот. И снова по локоть закопался в экспроприированное добро. — О! А это что за мумовина? — Шайба с усилием вытащил погребальную лодку из золота, в которой сидели искусно выточенные миниатюрные гребцы из нефрита. — Моделька? Радиоуправляемая?.. А вот и хер! Ни одной кнопки. Литье. Но тяжелая, сука. Кило на шесть, не меньше. Сам удивляюсь, как допер. Ого, демократизатор! — теперь Шайба извлек из груды тускло отсвечивающего металла искусно изукрашенный жезл с головой кобры и помахал им в воздухе. — Хорошо в руке лежит! Как приклеенный. Надо бы петельку сбоку присобачить и можно под пиджаком носить. Кого отоваришь — не жилец. Вот, помню, меня однажды таким дубиналом…
Но Ильич решительно прервал накатившие на уголовного воспоминания.
— Весь этот золотой запас, товарищ Шайба — достояние нашей молодой и еще не сформировавшейся Загробной Республики Советов. И все это золото пойдет на закупку вооружения для окончательного решения фараоновского вопроса.
— Базара нет! Хотя вот этот болт с собачкой я бы себе за труды оставил, — он повертел в руках перстень с головой шакала, подышал на крохотные глаза из рубина и начал полировать их рукавом пиджака. — Ишь, как играют!
— Это не собака, это Анубис.
— Да хоть Мухтар! Прикольно смотрится. Жаль, братва не видит — обзавидовалась бы. О, а это зачем? Фараонам в носу ковыряться? — и он зачерпнул полную пригоршню золотых напалечников, напоминающих ампутированные фаланги. — Слышь, Ильич! — не мог угомониться уголовный. — Ты у нас голован, не знаешь, может у твоих египтян якудза были?
— Кто?
— Ну воры в законе такие. У них знаешь как, у якудза, — оседлал Шайба любимую кровавую тему. — Если накосячил, то по понятиям обязан перед паханом себе палец свинорезом шваркнуть, иначе запарафинят. Вот эти, египетские, видать, немало накосячили.
«Надо бы опись ценностей составить, — подумал Ленин. — Так ведь поручить некому. Разве что Пирогову?» При всей интеллигентской вшивости честность медика не оставляла сомнений.
— У тебя случайно мыла нету? — прервал его размышления Шайба, и выяснилось, что уголовный успел нацепить напалечники на свою внушительную пятерню, а теперь с красным от натуги лицом безуспешно пытается стянуть их обратно.
— Нету, — не без злорадства отозвался Ильич. — Да вы, батенька, оставьте как есть. Чтобы все видели, что у вас, товарищ Шайба, золотые руки.
Уголовный тонкого ленинского сарказма не уловил, но понял, что мыла не будет. Смачно плюнув себе на руку, он с ревом сорвал золотые украшения. и начал растирать распухшие пальцы.
— Вот ведь суки, их египетскую маму! Понаделали на лилипутов, а нормальные пацаны страдают! — и, выдержав паузу, с нажимом добавил. — Слышь, Ильич, я свое дело сделал, бабла у нас теперь немеряно. Как там насчет братвы «с возможностями»? Ты свести обещал…
— Раз обещал, товарищ Шайба, значит сделаю! — несколько нервно ответил Ленин.
— Ну так делай, родной, чего тянешь. А то впустую базарить мы все мастера.
Не очень понимая, что именно он должен делать для вызова махатм, Ильич вышел на середину просторного зала, выделенного им Табией для хранения сокровищ. Помявшись там немного, он выставив правую ногу вперед, как обычно поступал на митингах, и простер перед собой ребром ладонь:
— Товарищи махатмы, — наугад начал он. — Революция в опасности! Прошу вас срочно явиться для заседа…
Опасения, что его не услышат, оказались напрасными. Правый угол камеры с поразительной готовностью подернулся маревом — и в нем один за другим материализовались старцы в оранжевых простынях.
— Ни хрена себе, — вырвалось у Шайбы. — Кришнаиты в натуре! Да у тебя, Вовчик, не хуже Ассирийца получается.
Ленин был польщен, он и сам не ожидал такого эффекта. Старцы дружно опустились на колени и поползли к Ленину, выкрикивая цветистые приветствия, словно солдаты на перекличке.
— Привет тебе, повелитель Первого Луча Божественной Воли! Привет тебе, венец Планетарной Ирерахии! Привет тебе, преуспевший в деле распространения своих работ! Привет тебе, толкователь учений других учителей мудрости! Ты звал — и мы явились на твой зов.
— Спасибо, что не подвели, товарищи! — с трудом воскликнул Ильич, ибо к горлу его вдруг подступил благодарный комок. — Спасибо, что ради общего дела и строительства светлого завтра вы сумели пройти сквозь пространство и время. Партия этого не забудет!
— Ради блага человечества, о Учитель, мы готовы принять и большие тяготы, — возопили махатмы. — Прими от нас дары, чтобы помыслы твои были чисты, как горный поток, а намеренья тверды, подобно алмазу.
Махатмы расползлись и дали проход тому самому дряхлому старцу, что в прошлый раз преподносил Ильичу ларец на его могилу. Сбившаяся набок шапочка с ушками, напоминающая треух, делала его похожим на подгулявшего колхозного деда. Покопавшись у себя под простынями, под восхищенные «ом мани падми хум» старец извлек безупречно выполненный, с анатомической точки зрения, и оттого особенно пошлый бронзовый член с крыльями, как у голубицы, и вложил его в руки Ильича.
— Возьми, о Учитель, этот лингам — символ оплодотворяющего начала! — продребезжал он.
Шайба за спиной Ильича глухо хрюкнул и предположил, что это конец Пегаса.
Место старика занял распираемый гордостью от возложенной на него высокой миссии самый молодой из махатм, в руках у которого красовался миниатюрный золотой ковчежец. Усевшись перед Ильичом в позе лотоса, он принялся живо разбирать подарок как матрешку, всякий раз извлекая ковчежец поменьше. На шестом матрешка кончилась, зато обнаружился чей-то нечищенный изогнутый клык размером с мизинец. Старцы опять дружно залопотали «ом мани падми хум», а молодой махатма переложил клык на полотенечко и благоговейно протянул его Ильичу.
— Прими, о Знак чуткости космоса, священный зуб Будды!.
— Ишь ты, а я думал — Дракулы, — опять раздалось за ленинской спиной.
— Созерцай его ежедневно, — продолжил молодой, — ибо такое созерцание дарует человеку возможность видеть низкое и благородное, проникать в грубые и нежные уровни существования, а также предвидеть последствия мыслей и действий не только своих собственных, но и других существ вселенной…
