Но Ленин по-птичьи наклонил голову к плечу и объявил, что пластиноиды — с ними.
— Чего взамен хотят?
— Представьте, товарищ Шайба, решительно ничего. Оказалось, что им просто интересно подраться, так сказать, фасции ладоней почесать, — сказал Ленин, вспомнив лекцию Пирогова.
— А-а-а. Ну пусть чешут — главное, чтоб не об нас.
Теперь на очереди были чинчорро и чирибайя, и Шайба, не спрашивая, шагнул с Лениным в камеру, где встал с оратором плечом к плечу. Психологическая обработка аудитории продолжалась ровно две минуты. Первую занял Ленин, который в самых доходчивых выражениях объяснил, что каждый листок кокаинового куста полит трудовым потом индейцев и провозгласил два лозунга «Коку — чинчорро!» и «Отмену включенного счетчика — для всех чирибайя!».
Вторую минуту использовал Шайба, который в еще более доходчивых выражениях, понятых слушателями больше по интонациям, чем по смыслу, решительно снял оба лозунга как не соответствующих злобе дня и заменил их третьим, более актуальным: «Сидеть и говорить о мертвых — неотъемлемое право всех малых народов!».
Лишь к вечеру они вернулись в родную камеру: перевести дух и подбить итоги. А они были впечатляющими. Из всех подвергнувшихся агитации масс равнодушие к делу революции выказала только группа нетленных буддистов. Лозунг «Идеи буддизма-ленинизма — в жизнь!» не произвел на этих товарищей никакого воздействия: они сидели в своей нирване как в подполье и даже не приоткрыли глаз.
— Ща пощекочу их, сразу оживут! — с угрозой сказал Шайба, доставая финку, но Ильич заявил, что тут нужны другие методы и пообещал напустить на нетленных буддистов политически грамотных махатм.
— А нам с вами, товарищ Шайба, теперь предстоит самое трудное. Надо убедить возглавить нашу революционную армию Александра Македонского. А он товарищ с характером, так просто не подступиться. Важность же руководства Македонского боевыми частями красных мумий не подлежит сомнению — мало кто имеет в своем послужном списке столько побед. Но главное, что Александр Непобедимый, как называют его историки, без единого выстрела покорил Египет. Так что этот полководец отлично знает все слабости египтян!..
Бочка стояла на месте — гигантская, с разбухшими боками цвета мокрого песка, и ничто не выдавало, что она обитаема. Приблизившись к ней влотную, Ильич настойчиво постучался и звучно продекламировал на древнегреческом:
О благороднейший муж из мужей македонских!Хватит в меду возлежать, пузыри на поверхность пуская.Время настало восстать и, отринувши дрему,Смело возглавить спартаковцев смелых бойцов.
Но, как и в прошлый раз, поверхность бочки осталась незамутненной и такой застывшей, словно внутри был не жидкий мед, а твердый янтарь. Однако Ленин упрямо продолжил:
Первою конной достоин командовать ты, полководец,В бой всех вести под знаменами красными, словно пурпур.Тридцать фаланг для тебя подготовил и сорок щитов семикожихМуж добронравный и верный Ульянов Владимир Ильич.
И опять тишина. Может, там все-таки пусто? — усомнился Ленин. Ну не мог знаменитый воин не отозваться на столь настойчивый призыв.
— Че ты ему сказал? — спросил Шайба, неодобрительно взиравший на пафосное выступление напарника.
Ленин перевел.
— Так это ж пурга! — раскритиковал его речь уголовный. — Саша Македонский — реальный пацан. Он с двух рук стреляет как дышит, из «Матросской тишины» выломился. С ним нормально базарить надо.
— И про что же мне говорить?! — окрысился Ильич.
— Скажи ему… — наклонившись к ленинскому уху, Шайба жарко зашептал свои соображения.
Ильич внимательно слушал. — … Вот так и скажи! Бля буду, если он после этого не вынырнет, — завершил рекомендации уголовный.
Ильич решил попробовать. Подойдя к бочке он не без некоторого смущения произнес:
Гнойный Хеопс, вонючий козел круторогий,Зная, что в бочке его ты не сможешь услышать,Дерзко тебя порицал, обзывая отродьем Горгоны,Маму твою он задел и папу предерзко обидел.И, не фильтруя базара, грозился тебя…э-э-э…осквернить.
Шайба, довольно кивая в такт каждой строке, под конец не удержался и добавил еще строфу от себя. На русском — но Ильич, уже поднаторевший в синхронном переводе, тут же бойко переложил его слова на древнегреческий:
Если реальный пацан, то выныривай смело.Ежели нет, оставайся ты в бочке, как чмо.Или на дне вместо мужа лежит солонина?Студнем трясется, потеет и ловит очко!
Неожиданно для обоих пиитов бочка вдруг забурлила и из нее наконец вынырнул тот, кому некогда принадлежало полмира. Выглядел он настолько жутко, что струхнул даже Шайба. Лицо полководца являло великолепный плацдарм для разведения опарышей: на нем дрожали холодцом уцелевшие клоки кожи и красовался только один, вылезший из орбиты, левый глаз. Кудрявые его волосы, памятные Ильичу по античным скульптурам, ныне превратились в редкие кудельки, свисающие с прогнившего черепа эдакими давно не сосавшими полудохлыми пиявками. Тело, некогда поджарое и мускулистое, превратилось в одно сплошное одутловатое и синюшное трупное пятно, а на левом боку плоть и вовсе треснула, обнажив ребра, словно пружины у старого дивана. Тем не менее на широкой груди грека еще можно было распознать татуировку, на которой аппетитных форм нимфа всеми доступными ей способами удовлетворяла вставшего на дыбы бородатого кентавра.
С ужасом глядя на обитателя бочки, Ленин вдруг вспомнил строки любимого Некрасова:
Губы бескровные, веки упавшие,Язвы на тощих руках,Вечно в воде по колено стоявшиеНоги опухли; колтун в волосах…
В целом, покрытый с головы до ног струящимся ручьями тягучего меда, Македонский смахивал на гигантскую навозную муху, чудом вышедшую победительницей в битве с вазой варенья и теперь с отяжелевшими крыльями ползущую умирать на родную помойку. Однако сохранившийся левый глаз глядел пронзительно и надменно, буравя непрошенных гостей насквозь.
Сплюнув в бочку, завоеватель половины мира выжал обеими руками пропитанную медом куцую бороденку (та действительно сразу превратилась в колтун), перекинул ноги через борт и тяжело спрыгнул на каменные плиты. Здесь он сильно встряхнулся, отчего во все стороны полетели липкие капли, и упер изъеденный временем палец в Ильича:
— Имя?!
— Владимир Ильич Ульянов, — поспешил ответить Ленин.
Македонский перевел палец на Шайбу и недобро уставился на его лоб, украшенный зашпаклеванной дыркой.
— А это това… — хотел было представить Шайбу Ленин, но грек вдруг поразительно легко прыгнул на уголовного, охватил обеими руками его толстую шею и начал душить.
— Помогите! — заорал Шайба, не ожидавший нападения. — Меня зомби убивают!
— Я узнал тебя, Полифем, — рычал полководец, сжимая могучие кисти все туже и туже. — На лбу твоем осталась дырка от глаза, который выколол тебе отважный Одиссей.
— Братан, сделай что-нибудь! У него крыша поехала, — хрипел Шайба Ильичу.
Ленин попытался отодрать руки полководца от горла, но Александр, ругаясь на древнегреческом, даже не заметил его слабых стараний. И тогда, поняв, что помощи не последует, уголовный из последних сил коварно пнул носком левой ноги полководца по голени, подло ударил его правым коленом в пах, звучно хлопнул его ладонями по обоим ушам — и таки вырвался из железных объятий.
— Уверяю вас, это не киклоп, — поспешил объяснить греку Ленин. — Это мой боевой соратник Николай Шайба, товарищ абсолютно проверенный и надежный.
— Вот пиндос, а! — Шайба ощупывал шею, отказывающую поворачиваться в стороны.
— А почему он говорит на греческом? — обвиняюще спросил Македонский. — И почему утверждает, что я родился за пределами Эллады? Только циклоп, не покидающий пещер Этны, не знает моей великой биографии.
— Он не говорит по-гречески! А великой вашей биографии мой товарищ не знает, потому что всю жизнь провел за пределами Ойкумены, в стране снегов и медведей. Отверстие в его лбу, которую вы ошибочно приняли за выколотый глаз, — след ранения, от которого он скончался, — поспешно разъяснил полководцу Ильич.
— Тогда поговори с ним на его языке, — велел Македонский. — Я завоевал Персию и Индию, Финикию и Мессопотамию, Египет и Вавилон, я слышал сотни языков и наречий, и все эти народы трепещут при одной мысли обо мне. Докажи, что он жил там, где не знают про Александра, завоевателя мира.
— Товарищ Шайба, — демонстративно громко обратился к напарнику Ленин. — Прекратите употреблять свои бранные слова. Они имеют совершенно иное значение на греческом языке и могут быть истолкованы товарищем Македонским превратно. Например, слово, которым вы только что его назвали, обозначает жителя древнегреческой колонии. Эдак мы с вами совершенно восстановим его против себя.
