Тяжело было старому Комареку смотреть на страдающего мальчика. Он ведь так ничего и не сказал.
— Вы опять звезды наблюдали?
Генрих кивнул.
Они устроились на ночь, и Комарек спросил:
— Тебе не по себе, Генрих?
— Нет, ничего.
— Голова у тебя горячая и руки… Тебе не по себе? Скажи.
— Да нет, ничего.
«Вдруг заболеет, — подумал старик. — Только бы не заболел!»
— Вы только Юпитер наблюдали или и другие звезды?
— Юпитер.
— А ты рассказал ребятишкам, какой он большой?
Мальчик молчал.
«И для чего ему хлеб нужен был? Сам-то он его не ел!»— думал старик.
— Завтра я тебе покажу другие звезды, — сказал Комарек. — Ты знаешь, где Алькор находится?
— Нет, про Алькор я ничего не знаю.
— Это звезда малой величины. Но у тебя глаза хорошие, и ты его сразу различишь.
«Если он на самом деле взял буханку, то ведь это еще не кража. Он же взял ее, чтобы свой голод утолить. Но нет! Он ее не для себя взял, стало быть, это кража!»
Старый Комарек совсем не знал, как обращаться с мальчиком, не знал, как его воспитывать. Быть может, он слишком любил говорить с ним о звездах и далеких галактиках? Потому он вдруг и заговорил об Алькоре. Когда-то это была любимая звезда Комарека. Правда, тогда ему было столько лет, сколько мальчонке сейчас. «Может быть, это оттого, что ты уже лет тридцать не видишь этой звезды — такое у тебя стало зрение? Алькор видят ведь только молодые люди. Старики ее не видят».
Вот они и говорили о звездах. Мальчик сказал, что он теперь точно знает, где надо искать Алькор.
— А ты объяснил им, что за Млечным Путем есть еще и другие галактики?
— Объяснил.
— Им понравилось наблюдать за звездами?
— Понравилось.
— Понимаешь, интересно ведь не просто смотреть на звезды, интересно знать, какие они, из чего состоят, велики ли или малы. А галактики!
— И про галактики мы говорили.
Позднее Комарек сказал:
— Когда ты им рассказываешь про звезды, как ты им говоришь: вон те пять звезд — это созвездие Кассиопеи? Или как ты говоришь?
— Я всегда с Полярной звезды начинаю, дедушка Комарек. Вон там Большая Медведица, а если провести прямую линию, то вон там будет Полярная звезда. Она на кончике ковша Малой Медведицы. Так я объясняю. А вон то «W» — это Кассиопея.
— Очень ты наглядно объясняешь, — сказал Комарек, хорошо представляя себе, как мальчонка рассказывает детям о звездах. — А всем интересно и они просят рассказать еще?
— Они все хотят знать еще и еще. Но я им говорю: теперь давайте играть. Потом я вам расскажу, что там, за Млечным Путем. А теперь — играть!
— Если они хотят знать больше, ты им рассказывай.
— Они скоро забывают. Им надо побегать, поиграть.
Оба помолчали.
— Ты, стало быть, у них вроде бы главный?
Генрих не ответил, и Комарек счел это за подтверждение своих мыслей.
— Но ты чувствуешь, что они хорошо к тебе относятся?
— Хорошо относятся.
— Не надо только хвастать. Не надо поучать их, понимаешь?
— Я совсем не хвастаю. Я и не знаю, почему так, но все равно все дети… — Он внезапно замолчал и вдруг выпалил: — Дедушка Комарек, я хлеб украл.
Генрих слышал, как Комарек дышит, слышал, как за домами квакают лягушки.
— Я хлеб украл, дедушка Комарек.
Старый Комарек достал платок, высморкался.
— Нам с тобой пора спать, Генрих.
— Это я кучерской хлеб украл, дедушка Комарек.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
17
Порой старый Комарек задумывался: «И зачем ты только взялся за это дело? Спору нет, ты не хотел за него браться. Да и нет в тебе никакого тщеславия, чтобы за него браться! Но ты ведь не думал о горе людском, когда брался за него. Так зачем же…» Однако в глубине души старик понимал: он поступил так потому, что мальчонка этого страстно желал. Может, он и неловок для такой должности.
В самом начале он ходил из дома в дом, садился у хозяев на кухне и говорил: «Сами понимаете — людям в городе тоже есть надо». Но эти слова уже стерлись, да и знал Комарек: стоило ему выйти за порог, как хозяева за его спиной смеялись над ним.
Возвращаясь после таких обходов, Комарек в ожесточении твердил: «Покажу я этим хозяевам!»
Потом брал бумагу, садился за стол и писал: «Распоряжение бургомистра Пельцкуленской общины…» «Второе распоряжение…» «Третье распоряжение…» Взяв очередную такую бумагу, Генрих снимал со шкафа колокольчик, нахлобучивал фуражку и отправлялся вышагивать по деревенской улице. «…В противном случае, — вещал он громогласно, размахивая колокольчиком, — в противном случае будет наложен штраф. Распоряжение вступает в силу немедленно».
Колокольчик звенит, Генрих подходит к пожарному сараю и прикалывает бумажку к воротам…
— Дедушка Комарек, а я знаю, какое еще распоряжение надо написать: насчет яблок, груш и всего такого прочего.
Старик отмахивается.
— Как вы скажете, разве это справедливо?
Старик сидит и смотрит перед собой в одну точку на столе.
— Вы и не знаете, сколько у них яблок в садах! О детишках беженских вы, дедушка Комарек, не хотите думать!
Старый Комарек берет лист чистой бумаги и пишет:
«Распоряжение № 21…»
Впрочем, в деревне никто и не смотрит на эти распоряжения. Да и смешно: бумажка на бумажке к воротам пожарного сарая пришпилены!
…Наутро Комарек отправился к пекарю и выпросил у него буханку хлеба вперед. Сказал, что отдаст эту буханку из следующего пайка. Тогда он возьмет только половину, а в следующую выдачу — еще половину.
— Да ладно уж, — сказал пекарь, — я как-нибудь лишнюю буханку выкрою.
Старик принялся спорить и в конце концов настоял на своем.
Когда Петрус явился за Орликом, они как раз ладили с дедушкой небольшую повозку. Генрих вывел Орлика, лошадь ступила между оглоблями. Комарек придержал ее, а Генрих продернул вожжи.
— Ничего не получится, Петрус, некогда нам.
Парень стоял и смотрел, как они запрягали лошадь, глаз с Орлика не сводил.
— Приду после обеда, — сказал он. — Но уж тогда наверняка.
— И после обеда не выйдет, — сказал Генрих, — и вообще с этим ничего не выйдет. — Он выпалил это единым духом и теперь, привязывая лошадь к забору, следил за выражением лица большого мальчишки.
— Ты подумал о том, что ты сказал?
— Да, подумал, Петрус.
— Тогда я про буханку скажу, — пригрозил Петрус, прикусив губу и засунув руки поглубже в карманы.
— Чего хочешь говори!
Старый Комарек прислушивался к разговору между мальчиками. Не нравился ему этот большой парень.
— Ступай домой, — сказал он. — Сам видишь — некогда нам.
— Чего это? Я могу стоять, где хочу, — огрызнулся Петрус.
— Ступай домой! — повторил Комарек.
— Он буханку хлеба украл! — выкрикнул Петрус. — Вчера украл. У вас и украл. Вот.
— Я ж сказал тебе — ступай домой!
Генрих сидел в повозке и правил. А Комарек шагал рядом, держась за боковину.
— Повезло нам, дедушка Комарек: мужики сейчас все в поле на уборке, — сказал Генрих, когда они немного отъехали от дома.
Хозяев они застали врасплох: проходили прямо на кухню и снимали молокоприемник. Только когда Комарек выносил барабан сепаратора, до них доходил смысл случившегося. Сразу начинался крик, ругань, женщины умоляли старика, бежали рядом, а он так же молча укладывал сепаратор в повозку.
Когда они подъезжали к следующей усадьбе, Комарек сказал:
— Все равно это грех, что мы с тобой делаем.
— Да и мне как-то не по себе, дедушка Комарек.
— Понимаешь, вся жизнь их с этим барабаном связана.
— Когда они ругаются, мне хоть бы что, а когда плачут, тогда у меня на душе кошки скребут.
В бургомистерскую они привезли девятнадцать сепараторов. Распрягли лошадь.
— Вот увидите, дедушка Комарек, завтра сдадут сорок бидонов молока.
Но у старого Комарека на этот счет были большие сомнения.
Звонил телефон.
Потом Комарек обходил поля.
Потом бегал на ток.
Потом они, обо всем позабыв, снова заводят разговор о справедливости. Мальчишка взобрался на высокий ящик.
— Вот поглядите, дедушка Комарек. Готлиб пашет и пашет, всю жизнь свою за плугом ходит, а ведь у него ни клочка своей земли нет. Разве это справедливо?
— Нет, не справедливо, — соглашается Комарек.
Оба они, войдя в раж, вскоре уже вновь спорят о том, как сделать так, чтобы все было устроено по справедливости. Прежде всего каждый получит по корове. И лужок. И лесок. И садик. И поле, чтобы засеивать. И две овцы — носки ведь надо вязать. И тележку. И восемь уток…
— Власть-то наша, дедушка Комарек.
А потом старик снова сидит, сгорбившись над своими списками.
