– У меня хорошие новости, товарищи, - сказала она. - Нам вводят единую форму, это раз!
– УГРО это не касается, - впервые подал голос Вася.
– Второе, - не обращая на него внимания, продолжала Маруська, - оружие и боеприпасы будут приведены к одной системе.
– И это нам все равно, - выкрикнул неугомонный Вася. - Потому что у постовых наганы, а у нас - кольты и браунинги! Ихнее не подойдет нам. Наше - им.
– Есть нововведение, которое касается лично нас, - сказала Маруська. - Решено организовать научно-технический отдел, в котором будут сосредоточены все средства для раскрытия преступлений. И Центральное бюро дактилоскопической регистрации.
– Давно пора, - одобрил Никита. - А то сколько раз видел я на месте происшествия следы пальцев. Стоишь и думаешь: вот бы послать их в картотеку, сравнить с уже зарегистрированными, ан - нет! Хорошее решение, деловое.
– И еще я хотела сказать вам о той идее, которая, можно сказать, пронизывала красной нитью весь съезд. - Маруська прошлась по кабинету: - Все мы должны четко представлять себе наши функции и права, соблюдать революционную законность. Жулик - он тоже гражданин республики, только споткнувшийся, и наша задача - не пинка ему дать, а помочь встать на ноги! Наше дело какое? Задержать! И только! Следователь расследует, суд судит. Самое большее - мы должны оказать им всемерную помощь, и все! А то на съезде приводились такие примеры, когда наши работники, подчас из самых лучших побуждений, сами пытались и задержать, и следствие повести, и приговор вынести и исполнить, а уж это, братки, самое последнее дело, как говорит товарищ Трепанов из Московского уголовного розыска.
На следующий день Маша повела группу милиционеров в Эрмитаж. Начищенные и наглаженные, в ослепительно белых гимнастерках, милиционеры построились у подъезда управления. По-строевому печатая шаг, к Маше подошел старший:
– Товарищ Кондратьева! Группа к культурному походу готова!
– Ведите! - сказала Маша, заметно волнуясь. Это была первая ее экскурсия, и она всю ночь ворочалась с боку на бок - нервничала и совсем замучила Колю:
– Им будет неинтересно!
– Почему? - лениво, сквозь сон говорил Коля. - Спи…
– Потому что искусство - это очень сложно, очень! А какая у них подготовка?
– Господи, - вздохнул Коля. - Никакой! Но можешь не сомневаться: то, что иной подготовленный воспримет мозгом, - они поймут сердцем. - Коля совсем проснулся и сел, свесив ноги на пол. - Ведь как было? Скажем, я никаких картин, кроме икон, в жизни своей не видал! А думаешь, я не любил на них смотреть? Еще как! Бывало часами разглядывал и все думал: как хорошо, как славно изобразил богомаз небо и бога… На земле бы так… Красиво, по-доброму. А мать говорила: заслужи и увидишь все это. Только после смерти. А я с этим никак согласиться не мог и всегда с ней спорил. Надо, чтобы при жизни все было красиво, по-доброму. Пусть они, Маша, пока еще не очень грамотные и не шибко разбираются, но главное они поймут, я уверен! Придет время, они сами картины нарисуют, музыку сочинят!
– И книги напишут, - грустно улыбнулась Маша. - Ладно, спи… Мечтатель.
…Маша шагала в стороне, по тротуару, прислушиваясь к командам Макарова, - он был старшим в группе - и старалась идти в ногу со всеми. Впереди топали мальчишки, вместе с милиционерами они пели про белую армию и черного барона. Останавливались прохожие, провожали глазами веселых, чеканящих шаг милиционеров…
У Иорданского подъезда Зимнего дворца группа остановилась. К Маше подскочил улыбающийся Вася, следом за ним - Никита.
– А мы с дежурства! Глядим, Марь Иванна наших ведет! Ну, думаем, будет дело! Картины идете глядеть? - затароторил Вася.
– Угадал, - кивнула Маша. - Давайте с нами?
Вася и Никита переглянулись.
– А что, - сказал Никита. - Живопись в принципе облагораживает людей нашей профессии. Скажем, мадонна Рафаэля. Или Леонардо да Винчи.
– Это точно, - кивнул Вася. - Мне, если хорошую книгу прочитаю, целую неделю даже рюмки водки на дух не надо!
Милиционеры сгрудились вокруг Маши.
– Кто был в Эрмитаже? - спросила Маша.
– Я, - поднял руку Никита. - Один раз, еще до революции.
– А мы не разу! - сказал Макаров.
– Тогда вас ожидает большая радость. Потому что встреча с настоящим, большим искусством - это всегда радость… Вы увидите картины лучших художников мира. Они смеялись и печалились, жили и умирали, как все люди, как мы с вами, только разница в том, что свою радость и печаль, свои мысли они навсегда оставили нам и будущим поколениям в своих картинах, чтобы люди из года в год, из века в век становились добрее и лучше.
– Так получается, - заметил Вася, - что задача у художников сродни нашей, милицейской, а?
– Ну, это ты загнул, - сказал Никита. - А я, товарищи, вот что хочу дополнить. Внутри ничего не трогайте, не сорите, ты, Макаров, семечки грызть любишь, так вот - забудь! Тут ведь какое дело… Мы с вами, как это верно заметила Мария Ивановна, умрем, а Эрмитаж будет служить людям вечно!
…Милиционеры разбрелись по залам. Вначале Маша пыталась им что-то объяснить, задерживала их внимание на тех или иных картинах, а потом, поняв, что это лишнее, замолчала.
Вася сосредоточенно изучал "Данаю" Рембрандта. Он нагибался к самой картине, приводя в ужас смотрительницу зала, щурился, приседал, словно хотел преодолеть незримый барьер между собой и толстомясой Данаей, войти в картину и остаться в ней навсегда. Никита сказал ему об этом, но Вася даже не обиделся, настолько он был увлечен.
А Макаров стоял перед мадонной великого Леонардо и… поправлял прическу: стекло на картине служило ему зеркалом! Маша подошла, сказала, скрывая возмущение:
– У вас дома зеркала нет? Я вам подарю.
– Зачем? - удивился и обиделся Макаров. - Вы, наверное, думаете: дуб Макаров и даже - стоеросовый? Ладно. А вот у женщины этой ногти, между прочим, обгрызены!
Маша презрительно посмотрела на него:
– А вот когда невежество превращается в грубость, - это совсем плохо, товарищ Макаров!
– А вы вглядитесь, - сказал он, улыбаясь.
Маша посмотрела и… ахнула.
– В самом… деле… - она растерянно взглянула на Макарова. - Как вы заметили? Вы не обижайтесь на меня, ладно?
– Чего уж там, - великодушно махнул рукой Макаров. - Профессии у нас с вами разные, Марь Иванна.
И оттого, что он так просто назвал ее, Маше стало совсем хорошо. Она вдруг подумала о том, что минуты полного расслабления, отдыха очень редки у милиционеров, у ее Коли, а она да и другие жены, наверное, не всегда считаются с этим. А такие минуты надо по-настоящему беречь, дорожить ими, потому что крайне опасное ремесло выбрали себе эти люди, и кто знает, кому из них суждено еще не раз прийти сюда, в Эрмитаж, а кому сегодняшний поход - первый и последний. Маша закрыла глаза и отчетливо, словно наяву, увидела, как бежит по улице с револьвером в руке Макаров, и из вороненого ствола вылетает бесшумное пламя, а потом Макаров медленно-медленно, как будто в прозрачной воде, валится на мостовую, и рука с намертво зажатым оружием бессильно повисает над кромкой тротуара…
Через несколько дней в клубе милиции состоялся вечер спайки. Зал заполнили нарядные горожане и милиционеры. Духовой оркестр управления исполнил "Интернационал". Потом на сцену поднялся Макаров и сказал:
– Только что в Петроград с Поволжья прибыли голодающие люди. На них страшно смотреть, товарищи, - Макаров захрипел от волнения, но взял себя в руки и продолжал: - Они хотят спастись от смерти, и я прямо заявляю вам, что если мы останемся глухи к их стонам, - наши дети проклянут нас за такой поступок и не будет нам прощения в веках!
– Чего ты нас срамишь? - донеслось из зала. - Ты об деле говори!
– И скажу! - крикнул Макаров. - Мы, сотрудники Петроградского УГРО, по согласованию со своими домашними обязуемся отдать все необходимое из своего пайка, чтобы прокормить двадцать человек!
Зал зааплодировал.
– Во мы какие! - выкрикнул Вася. - Кто ответит?
Рядом с Макаровым встал Ганушкин, сосед Коли.
– Рабочий класс присоединяется, - сказал он. - Мы, балтийцы, берем на полное пищевое и вещевое довольствие сто человек!
И снова зал взорвался аплодисментами, а Вася крикнул:
– Качать товарища Ганушкина за вопиющее бескорыстие!
Под общий смех Вася схватил огромного Ганушкина и попытался поднять, но не удержал и уронил в оркестр. Зал застонал от хохота.
Потом на трибуну поднялся Бушмакин.
– Что значит спайка, товарищи? - спросил он негромко. - Мы так понимаем, что это единение и взаимная честность. А поэтому я приглашаю на трибуну всех желающих и прошу честно высказать все замечания и пожелания в адрес Петроградской милиции.
– Все-все-все? - недоверчиво спросил кто-то.
– Все, - подтвердил Бушмакин.
– А кто пьет и взятки берет?
– Валяйте.
– А вы меня посодите!
Зал снова взорвался хохотом.
– Если не облыжно - спасибо скажем, - крикнул Бушмакин.
