успела сбегать к мусорным бакам.
Зато ночью, когда он допивал пиво, а я – вторую бутылку вина и мы, посмотрев кино или сериал, ложились спать, мои предосторожности вознаграждались. Я закрывала глаза, и меня окутывало блаженное головокружение – от тихого, тайного опьянения, от безнаказанности и двуличия.
Вдобавок были ведь еще и воскресные вечера. Я начала сочинять себе социальную жизнь.
Когда я говорила: «Кристина сегодня зовет на кофе» или «Лиза прилетела из Берлина, мы сходим в кино и поужинаем», он едва отрывал взгляд от своей писанины, рисунков или таблиц.
У меня возникло неприятное подозрение, что, вопреки тому, что я себе навоображала, он никогда не возражал против моих встреч с друзьями. Ему было просто плевать. Это я сама перестала с ними встречаться.
Я собиралась, наряжалась в воздушное платье, мягкий кардиган, ботиночки и шляпку, подчеркивала губы красной помадой. Нанеся идеальный макияж, хотя уже давно почти не красилась, я пешком отправлялась в маленькое бистро под названием Chez Max[9] у подножия Дублинского замка.
Мы с Лизой часто бывали там, когда она жила в Дублине, – пили домашнее красное, съедали на двоих порцию лукового супа и картошки фри и выкуривали слишком много сигарет.
Разложив перед собой на столе две толстые от приложений газеты, купленные по пути, я устраивалась поближе к уличному обогревателю, снимала пальто и клала рядом с газетами сигареты. Я кивала официантам, которые давно выучили, что я заказываю, и просиживала там весь вечер, медленно попивая вино, куря и читая.
Ко мне относились как к знаменитости, потому что я была постоянной посетительницей, приходила одна и с очевидностью старалась выглядеть красоткой. Я не знала, восхищались они мной или же жалели, мне было все равно. Эти часы стали моим любимым временем.
Почему я на самом деле не встречалась с подругами, с которыми якобы собиралась встретиться? В этом не было ничего невозможного, они никуда не делись и с радостью согласились бы провести вечер вместе.
Не то чтобы я не хотела их видеть. Просто мне нравилось врать о том, куда я иду. Мне нравилось, что он обо мне кое-чего не знает.
12
Постепенно секс с Кираном перестал меня возбуждать.
Его тело по-прежнему было великолепно и безупречно прекрасно, и я по-прежнему могла исследовать его часами. Меня восхищали непринужденная грация Кирана, его ослепительная внешность кинозвезды. И да, я по-прежнему забывала обо всем в моменты, когда он во сне или полудреме позволял мне зарыться лицом в волшебно мягкий пушок на его длинных сильных бедрах. Он был тем же на ощупь и на вкус, пах так же хорошо.
Но в нем проявилось что-то ненастоящее, почти кукольное. Я перестала ощущать его прикосновения. Его ласки, когда-то превращавшие меня в дрожащую от желания струну, теперь оставляли почти равнодушной. Я отчетливо помнила, что раньше сходила с ума от возбуждения, когда его длинные красивые пальцы скользили вокруг моих сосков, но теперь, как ни странно, почти совсем ничего не чувствовала.
Я так давно заучила движения, что мне удавалось изображать страсть, но меня изумляло, что когда я вздрагиваю и ловлю ртом воздух, он не отличает мой фальшивый оргазм от настоящего. Все это время я могла притворяться, и он бы даже не заметил, думала я. Мои одиночество и непонятость одновременно наполняли меня гордостью и пугали.
Я намокала, только когда делала ему минет и клала его ладони себе на затылок, побуждая его меня использовать. Глядя на него снизу, мне удавалось отчасти разбудить в себе прежние ощущения – сила мужской властности, старый добрый ракурс.
Порой он бывал немного груб, но я понимала, что он делает это исключительно по своей доброте, потому что знает, что мне нравится грубость.
Однажды, давно, я сказала ему, что люблю, когда мужчины обращаются со мной пожестче, но не осмелилась описать, что конкретно мне нравится и почему меня это заводит. Единственный раз это услышав, он решил, что знает обо мне все, а мне было слишком неловко возвращаться к этой теме. Было слишком неловко сказать: нет, этого мало.
Сказать: я вижу, что ты стараешься, но когда ты составляешь план обнять меня определенным способом, принимаешь решение и делаешь то, что мне, по твоему мнению, нужно, – это даже хуже, чем ничего.
Я хочу, чтобы ты сам этого хотел. Это единственный способ. Я хочу, чтобы ты действовал спонтанно и естественно, словно прихлопываешь муху, чтобы это было заложено в твоей физиологии.
Иногда я думала: ты ненавидишь меня, когда видишь, как я напиваюсь, плачу или режу себя, но ты ненавидишь меня не так, как надо.
Твое отвращение одомашнено. Я боюсь, что это отвращение среднестатистического мужа, а не неотразимое сексуальное отвращение, с которым ты смотрел на меня до того, как я тебя завоевала.
2019, Афины
Пожалуй, больше всего я боюсь лишиться секса. Секс так прекрасен, потому что является одним из немногих во взрослой жизни занятий, которые позволяют полностью забыться. В нем есть чистая сингулярность, не оставляющая места для обычных мыслей. Таково все, что я больше всего люблю, – секс, влюбленность, алкоголь.
Я знаю, что с моими желаниями должны считаться. Сексуальные потребности не менее важны для меня, чем то, что вы думаете обо мне, чем для вас ваши мысли обо мне, но то, что меня заводит, что вызывает у меня почти мужскую похоть, что делает меня ненасытной и напористой – все это связано с действиями, которые совершают со мной. Это всегда то, что совершают со мной. Сама я совершаю что-то очень редко.
В юности я считала себя уродиной и думала, что мужчинам нравится иметь мое тело, но смотреть на него им не нравится. И это свое убеждение я переносила в реальность, не позволяя им на меня смотреть. Я занималась любовью в темноте, а потом неуклюже, по-детски прикрывалась, поэтому они действительно никогда на меня не смотрели.
Однажды, когда мне было семнадцать, я поделилась этой теорией с парнем по имени Лука. Он был старше меня, лет двадцати пяти, и мы в одной компании оттягивались в Берлине. Я знала его хуже, чем остальных, меня влекли его заносчивая усмешка и манера пренебрежительно отмахиваться от всего, что ему не по вкусу, будь то книга, человек или еда. Мы были пьяны, сидели на бордюре в Кройцберге после закрытия бара, и я в глупом порыве откровенности выложила ему свои чувства. Он вроде бы отнесся к этому с пониманием, отвечал что-то нежное и успокаивающее.
Потом,
