бы куда-нибудь съездить?
– Куда?
– В путешествие. Не знаю. Отдохнуть.
– Я не хочу никуда ехать.
– Ладно. Может быть, сходим в кино?
– Не хочу.
– В гости?
– Ян, я не хочу никуда ехать, идти, плыть, ползти. Просто дай мне немного времени.
– Немного – это сколько?
– Серьезно? Тебе нужен дедлайн?
– Я беспокоюсь за тебя.
– Я в порядке.
– Я не в порядке.
– Да? А что с тобой?
– Мне кажется, мы перестали разговаривать.
– А что мы сейчас делаем?
– Ничего. Ты как будто пытаешься закончить этот разговор?
– Верно.
– Почему?
– Потому что он ни о чем.
– Так давай поговорим о чем-нибудь.
– А помолчать можно?
– Мне кажется, уже нельзя.
– Ты в чем-то меня подозреваешь?
– А должен?
– Знаешь, кажется, я поняла, чего мне хочется.
– Чего?
– Я хочу коктейль, как в том баре, помнишь? В горах.
– С кофейным ликером?
– Да.
– Пойти купить ликер?
– Нет, ты можешь узнать, где делают такой коктейль, и я туда пойду.
– Одна?
– Ну а как мы пойдем вдвоем? Мы же уже отпустили няню.
– То есть я напрасно полагал, что мы можем что-нибудь сделать вместе?
– Не придирайся к словам. Ты спросил, чем ты можешь помочь, и я ответила.
– Ну, думаю, погуглить ты и сама можешь.
– Окей, спасибо.
– Пожалуйста.
– Ну тогда я лучше останусь дома?
– Если хочешь.
– Как я и сказала, я не хочу никуда идти.
– Так мне купить кофейный ликер?
– Можно.
– Ну спасибо.
– И тебе.
Разговаривать не получалось.
Ян не мог понять, как это: нельзя же разучиться дышать или ездить на велосипеде, но результат был именно такой: он нырял в Марьяну, как в воду, и не знал, как грести. Ему казалось, что он стоит за ширмой и никак не может продраться сквозь нее. Марьяна отгораживалась от него снова и снова, ничего не объясняла, постоянно находила причины, чтобы куда-нибудь отойти, спрятаться, запереться.
Она толком не рассказала ему, как все прошло в Москве, он жалел, что не поехал с ней, но они оба решили, что девочкам лучше не ездить, а ему остаться с ними. Он постоянно гулял на страницах Ольги, но там не было ничего нового – только постоянные фотографии, на которых ее отмечали – то на одном приеме, то на другом. Он не видел ни лайков, ни комментариев от Мары, поэтому решил, что Ольга здесь ни при чем, а она и так была ни при чем – они с Марьяной уже два месяца не разговаривали.
Пустота взяла его под крыло. Родители давно перестали держать с ним контакт – или это он перестал? Молча, как бухгалтерия, переводил им каждый месяц сумму, которая, как ему казалось, с лихвой заменяет все. И судя по молчанию, которое не прекращалось, так оно и было. Из соцсетей сестры он знал, что они худо-бедно живы, что отец постепенно спивается, а мать слепнет, что сама сестра не работает и живет на пособие, а ее сын уже имеет привод.
Хотел он того или нет, он был их частью, и постоянно боялся, что что-то из этого проявится в нем или в дочках, но пока что не находил изъянов ни в ком, кроме Марьяны.
Как будто всегда нужно было искать виноватых, и он их легко находил.
27. Можно
Ян проснулся до будильника. Подумал, что раньше бы начал будить Мару – обнимать ее и плавить руками ее нагретую кожу, пахнущую чем-то мягким и пыльным вроде хлопка. Но сегодня совсем не хотелось. Он съежился от мысли, что сейчас придется встать и пойти на кафедру, пройти по кампусу, столкнуться с Мэй.
«Теперь я все время думаю о тебе». Катастрофа. Вот же идиот!
За ночь страх разросся в груди, как метастазы. Ян запутался в одеяле, длинный и узкий, как червь, потом наоборот раскрылся, и сразу же покрылся мурашками, хотя вчера еще было лето, и даже сравнительно жарко. Сравнительно, например, с Египтом, куда он ездил прошлым летом с командой археологов, это было интересно, ему там понравилось, хотя и очень устал – они постоянно работали, что-то искали, рылись в обезвоженной ржавой земле, Ян так ничего и не нашел – только пару монет и друга, кажется, это все. Его друг и сейчас где-то на юге, он настоящий археолог, а у Яна это просто хобби, и его любимая книга – «Краткая история времени», как у многих.
Ян представил, как всему этому придет конец, как будто захлопнулась крышка, как на кафедре соберут совет, как его будут перемывать, перетряхивать и изучать, как проклятого комсомольца. Как ему предъявят обвинения и прервут контракт, как он в один день должен будет покинуть университет и, возможно, даже страну, как он будет объяснять Маре и девочкам, что это недоразумение, вы не так поняли, ничего и не было даже.
«Теперь я все время думаю о тебе». Но ведь было! И будет.
Наконец будильник прозвенел. Ян потянулся рукой к тумбочке, стараясь не касаться Мары, как парализованный, не помогая себе ногами, тянулся вперед, такая уловка, чтобы тело не подумало, что уже пора вставать, потому что вставать страшно. На тумбочке он нашарил часы, сжал их и откинулся обратно на простыню, мучить себя воспоминаниями. Он вспомнил, как Мара подарила ему эти часы, кажется, на день рождения, как они целовались, и он не чувствовал запахов, потому что простудился, а вот когда пил из одной бутылки с ней – это была бутылка грушевого сидра, они сидели у воды, и ветер рвал ее рыжие волосы – вдруг почувствовал горький привкус духов. И как до этого, в самом начале, в его московской пустой берлоге, он целовал ее грудь, потом живот, а потом уткнулся в треугольник волос – коротко стриженных, пахнущих мылом и кориандром. Он засмеялся, что там они тоже оказались рыжими, вот уж чего он точно не ожидал.
Он, может быть, даже заплакал бы сейчас от этих ударов памяти, но что-то ужасно тяжелое вдруг сорвалось на землю и сотрясло постель, да и не только – весь дом, и он сразу сбросил с себя паралитика и выключил кран с воспоминаниями, резко вскочив. Машинально взглянул на часы, а там стрелки – он вчера ведь даже не пил – идут назад, задом наперед, против всех законов. Он стоял так минуты две, смотрел на них завороженно, а они плавно и гладко шли, с мерным своим тиканьем – совершенно не туда.
– Ты чего? – спросила Марьяна,
