— Точно северное сияние! — изумлённо выдохнул Джордано. — Бывает же такое на свете! Прямо царство Снежной Королевы!
— Ага, — кивнул Розанчик. — Слава Богу, не так холодно. Но похоже. — Он постучал по сталактитовой колонне, — Гиацинт, что это, а? Какой камень?
Граф двинул плечом:
— Точно не скажу… То, по чему ты стучишь, кристаллический кальций. Те, непрозрачные, серо-жёлтые — ещё какие-то кальциты, а белые и коричневые колонны, видимо, соляные. Белые — галит, обычная кухонная соль, а остальные — не знаю. Только не ешь их, пожалуйста.
Несмотря на предупреждение, белую с серо-голубой полоской стену, Розанчик украдкой всё-таки лизнул.
— Солёная! Очень, — радостно сообщил паж.
Друзья засмеялись. Гиацинт обречённо махнул рукой:
— Материалист! На слово не верит. А если бы я сказал, что они ядовитые, из цианистого калия, например, ты бы тоже попробовал?
Розанчик надменно поднял брови:
— Наоборот, я тебе полностью доверяю. Ты ведь сказал, что это съедобная соль, ну вот, так оно и есть: экспертиза подтвердила.
Гиацинт приложил пальцы к виску, точно у него началась мигрень:
— Ты меня доконаешь! Так, пока ясно одно: мы действительно попали в другую сказку, где искрится северное сияние. Идёмте, посмотрим, куда ведёт этот зал с колоннами. Если я правильно помню, куда мы свернули в последний раз (в чём я отнюдь не уверен), он идёт точно на северо-запад, куда нам и нужно.
Алиса… то есть, теперь, кажется, Герда, ты нас сюда завела, вот и веди дальше. Только постарайся, чтобы следующая история не называлась "Путешествие к центру Земли"! Я тоже питаю к Жюль Верну нежные чувства,[1] но это не основание, чтобы навеки остаться в проклятой пещере. Надо срочно вспомнить произведение, где люди из пещерных лабиринтов выходят к морю, именно там, где и рассчитывали.
— Хм-м, — с сомнением протянула Виола. — Я что-то, кроме Тома Сойера, вообще не припоминаю сейчас пещерных историй. Но я постараюсь.
— Постарайся, солнышко.
Они шли и шли без конца.
Отблески пламени пробегали по бокам колонн, как ночные огни навстречу почтовой карете. Казалось, они стоят на месте, а стены быстро плывут им навстречу. От этого кружилась голова.
Топливо в первой "Эфедре" давно выгорело, от неё остался лишь крошечный уголёк, совсем не дающий света. Только по мокрым стенам с двух сторон мелькали огни, показывая направление галереи. Она шла прямо, без боковых ходов, но все очень устали, пол был скользкий, и в темноте они вечно спотыкались о наплывы сталактитов. Наконец, уже и Гиацинту это надоело и он приказал зажечь второй светильник.
— Давно пора, — Виола спокойно остановилась и взяла у Джордано второй факел. — Этот — ещё пригодится, когда больше совсем нечему будет гореть. Она хотела зажечь светильник один от другого, но пришлось потратить спичку, чтобы они снова смогли видеть друг друга и соляное царство вокруг.
— Который час? — Джордано старался придать голосу бодрый тон и отчаянно желал упасть где-нибудь и заснуть.
— Полпервого, — буркнул Розанчик. — Ночь давно. Слышь, капитан! Мы собираемся когда-нибудь делать привал?
— Ты к кому обращаешься? — спросил Гиацинт. — Ко мне или к Виоле?
— К тебе.
— Тогда — нет, пока не собираемся. Должен ведь этот коридор куда-то привести. Вот там и остановимся.
— Если не свалимся раньше, — проворчал Розанчик. — Меня уже ноги не держат!
— Потерпишь, — сквозь зубы бросил Гиацинт, продолжая идти вперёд.
— Ну я пить хочу! Здесь же воды полно, дай только остановиться!
— Перебьёшься.
— Чего ты? — примирительно вмешался Джордано.
Капитан кинул на него злой быстрый взгляд, но промолчал. Виола, на ходу отогнувшись назад, выглянула из-за плеча мужа, быстро прижала палец к губам и повернула горизонтально, делая обоим мальчишкам знак закрыть рот на замок.
— Тоже устала, солнышко? — хрипло спросил он. Виола не останавливалась:
— Да. Я всю прошлую ночь не спала. Волновалась за сегодня.
Гиацинт коротко засмеялся, не разжимая губ:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Не зря волновалась. Смешно, но я тоже почти не спал вчера. Занят был.
Она всё время держала мужа за руку и поэтому вполне представляла, что за ночь он мог разобрать весь "Геснер" по досочкам.
— Расскажи, как ты сбежал от них?
Он перекосил щеку в кислой ухмылке:
— Настроения нет. Потом.
— Мы же всё равно идём молча, а так будет быстрее. И легче, — попросила Виола.
— Ладно.
.
[1] Фамилия Жюля Верна означает по-французски “ольха” (verne) (фр.) Ольха (Alnus) — род деревьев и сам Жюль Верн прекрасно помнил об этом, что явствует из его мемуаров.
33.
Мальчишки насторожились, готовые слушать. Гиацинт в общих чертах коротко рассказал о своём пребывании на "Геснере" и о вчерашнем побеге, не останавливаясь особенно на драматических подробностях, чтобы не терзать нервы друзей раскалённым железом, угрозами, шурупами, режущими пальцы и прочими "прелестями" плена. Зато, они от души повеселились, представив, как взбесились Неро` и Тацетта наутро, узнав, что камера пуста, а окна и двери целы.
Он умолчал о беседе с Омелой, решив рассказать позже, и забыл упомянуть, что ел по-человечески только раз, четыре дня назад, а до этого двое суток и потом — трое, пил только лунный свет, пока вчера ночью не появилась маленькая фея и не спасла его.
Друзья и жена достаточно хорошо знали Гиацинта Ориенталь и понимали, что он говорит не всё. Но им хватало того, что они видели искалеченный медальон и могли представить себе всю обстановку на "Геснере". Особенно, зная "горячую любовь" к графу Чёрного Тюльпана и увидев воочию "кроткий нрав" Тацетты.
— Короче говоря, — закончил граф свою историю, — чёрта с два меня теперь заманишь ночью на банкет, особенно без оружия!
— Так был ведь всё-таки нож, — вмешался Розанчик.
— Гм… Оказался чисто случайно в кармане. Повезло, — усмехнулся Гиацинт. Розанчик довольный хмыкнул:
— У тебя всё чисто случайно. А потом мы лично двоих в морге видели, и третий был еле жив. Шикарная работа!
— Ты` видел? — спокойно спросил Гиацинт.
Паж смущённо потупился:
— Н-не я, девчонки. Но я представляю.
Граф невесело кивнул:
— Теперь представляешь. Получил ответ на свой давний вопрос в Бельведере?
Розанчик тяжко вздохнул:
— Получил… И не только я.
— Да, и я могу теперь уверенно ответить на тот вопрос. Ведь, когда стреляешь или наносишь удар, не всегда знаешь, чем закончилось.
Джордано согласился:
— Разумеется, наверняка не знаешь. Но Тацетта, к примеру, вряд ли ещё жив.
— Да, пожалуй. Если и жив, то в очень тяжёлом состоянии. Всё-таки, две пули, почти в упор… А вот твой, — граф обращался к Розанчику, — скорее всего, остался в живых.
— Откуда ты знаешь? — с надеждой спросил паж.
— Видел, как вошёл клинок. В грудь, скользнул по рёбрам и насквозь, под ключицей. Там ничего жизненно опасного не задето; даже если проткнул верхушку лёгкого, спасут, если захотят. У них на корабле есть отличный врач.
— Откуда… А, ну да, — понял Розанчик, покосившись на правую руку Гиацинта. — Значит, думаешь, тот бандит остался жив?
— Думаю, да. Но суть дела не меняется. Главное, факт: ты с оружием в руках защищал свою жизнь. Это кое-что значит.
— Виола тоже, — заметил Джордано и несмело спросил: — А тебе правда было семь лет?
Граф усмехнулся:
— Естественно, было! И семь, и восемь, и девять… Не родился же я таким.
— Ты как разтакими родился, — с иронией заметил Джордано. — Я спрашиваю о другом, и ты знаешь, о чём именно.
— Люди, ну это ж нечестно! — устало возмутился граф Ориенталь. — Каждый раз, как мы оказываемся где-нибудь ночью, при свете огня, вас тянет на разговор об убийствах.
Джордано не возражал:
— Так получается, не сердись. Но сейчас повод действительно есть.
