Джордано кивнул и печально улыбнулся:
— Так что же, мы погибнем за идею единения с Природой?
— Ты что из партии Вечнозелёных? — хмыкнул Гиацинт, но тут же снова стал серьёзным. — Мы погибнем, ЕСЛИ погибнем — по собственной глупости. Потому что так получилось. Видно так захотел устроить наши судьбы Всевышний. Но если кому-то очень хочется считать, что мы погибли за идею, пусть себе считает. Когда это случится, нам будет уже довольно затруднительно возражать. — Он рассмеялся: — Джордано, представь, "вечнозелёные" нам поставят на этой скале памятник, как героям!
— Воображаю! — развеселился Георгин. — Но могилу нашу надо будет ещё найти… Несчастные археологи! Останется здесь четыре скелета, оружие конца девятнадцатого века и девяностых годов двадцатого. Часы, тоже конца двадцатого века…
— И банка от сапожного крема "Эфедра", — поддержал Гиацинт.
— Ага. А у Розанчика статуэтка в кармане, которой две с половиной тысячи лет. Найдут всё это вместе, будет мировая сенсация!
— Точно, — согласился Гиацинт. — В одном ты прав, бедные археологи! Я им сочувствую. Ведь придётся развивать теорию, как всё это попало сюда.
— Объяснят, как думаешь?
— Не сомневайся, объяснят. Лет через триста…
— …после начала раскопок!
Они смеялись, рискуя разбудить спящих.
.
[1] ланды — в Гаскони так называются равнины покрытые лесом
[2] “хлорофилл” — вещество, которое вырабатывают растения при фотосинтезе (на свету!), необходимое для их жизни. Долгое пребывание в темноте или в недостаточном освещении вредно и для homo-sapiens-ов, но критические нарушения работы организма у них проявляются у них гораздо позднее, чем у homo-flores, для которыхахлорофиллия(“без хлорофилла”) — смертельна в той же степени, как полное отсутствие воды (в разных условиях 3-7 дней). В организме хомо-флорес ахлорофилия проявляется резким падением уровня гемоглобина, как результат — крайней анемией. Смерть по симптомам похожа на гибель от потери крови. Народное название “конец-света” очень точно отражает суть и опасность этой лихорадки. Для долгих подземных работ Цветы используют яркое электрическое освещение.
37.
*****
Странный народ, мальчишки. Разве от смеха рухнет скала или в пещере вдруг загорится солнце? Их смерть по-прежнему неотвратима, но она сама (если бы вздумала кружиться чёрной молью вокруг костра), несказанно бы удивилась, услышав своё имя среди взрывов смеха.
Она имела все основания обидеться на обоих графов, и на всех остальных представителей мальчишеского племени, независимо от возраста и происхождения столь невежливых, что не собирались уступать даме место и не воспринимали её всерьёз. Хотя имя почтенной мадам должно внушать ужас всему миру живущих: мадам Мортис[1] — Смерть.
Друзья рассуждали, какой памятник поставят на их могиле и одновременно очень хотели выжить, не зная сами, что никакого противоречия здесь нет. Они уже заслужили этот памятник, ведь Жизнь и держится на таких, которые просто хотят жить. Счастливо.
Испокон веков их всегда старались уничтожить. Убить, чтоб не смеялись над привычными страхами, не мешали, не смущали покой других, не будили спящие души, которым радоваться жизни мешает долг, а умереть им не даёт… тоже долг. Странно…
Мальчишки этого не понимают. Им смешно и они не могут поверить, что жизнь и смерть — одно и то же, две стороны бытия, почти сёстры, почти как свет и тьма, как отражение в зеркале…
Чушь!!! Когда есть жизнь — есть отражение, есть зеркало и всё прочее. И ты! А когда смерть… Тогда всё есть, а тебя нет, или, если Смерть вообще, то НИЧЕГО нет. Ни-че-го! И это совсем не одно и то же, господа. Это — наоборот.
Не идут рядом жизнь и смерть. Вернее, смерть-то крутится всё время рядом, но её нет, если не давать подачек и не уступать ей. Это не дополнение, а взаимоисключающие понятия. Не стоит забывать об этом, иначе они легко поменяются местами эти ваши "стороны медали" и всё чаще будет приходить мысль: "Да разве это жизнь?.."
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
А если НЕ жизнь, то какого дьявола вы здесь делаете и как вы это допустили?!
Те, кто любит жизнь, и вообще, те, кто любит, никогда этого не допускают сами, потому их и убивают. Но не учитывают, что жизнь — одна, но она бесконечна. А смерть — лишь шаг с обрыва, сам обрыв и это совсем не весело…
Мальчишки это знали.
Отсмеявшись, Джордано расцепил сплетённые пальцы, положил руку на руку сверху на колени и упёрся подбородком в костяшки пальцев. Со стоном выдохнул, начиная новый отсчет.
— Гиацинт… Ты хоть немного боишься смерти?
Друг посмотрел на него с грустью и, нисколько не рисуясь, сказал то, что чувствовал:
— Нет. Умереть почти всегда легче, чем оставаться в живых. Я устал… Я даже хотел бы сдаться и больше вообще не двигаться с места. Умереть несложно. Но сейчас это, чёрт возьми, очень некстати… — (Он вздохнул с завистью). — Тебе ещё куда ни шло!
— Почему? — удивился Джордано. — Я совершенно ничего не успел сделать в жизни. Что был, что нет — одинаково. Только родителям не всё равно.
— Не скажи. Тебе самое время. Ты уже спасал людям жизнь и ещё не успел никого убить. Этого достаточно. Умирать надо, когда всё в порядке, когда нет долгов.
— Но это несправедливо.
— Смерть не может быть справедливой. Она бесчеловечна по своей сути. Её не должно существовать совсем. — Капитан опустил глаза и после недолгой паузы сказал: — Зато вас, по крайней мере, нормально примет вечность.
— А тебя, можно подумать, не примет? — насмешливо фыркнул Джордано.
Гиацинт безнадёжно покачал головой:
— Сам подумай: вы, здесь именно из-за меня. Если бы вы погибли сейчас, то это имело бы нормальный смысл: спасали друга. А я — просто так. На "Геснере" ещё ладно, но сейчас…
Не хочу. Совсем не хочу, чтобы умирала Виола. И остальные…
Считай. То, что для всех родителей это удар, можно не упоминать, и так ясно. Но Баобабу когда сообщат, он получит инфаркт, и скоро присоединится к нашей милой компании. А Наталу даже не сообщат, не успеют. Он, наверняка, столкнулся с пиратами ещё вчера, на разведке.
— Почему ты так думаешь? — похолодел Джордано, свято веря в ясновидческий дар своего друга. Гиацинт понял его мысли и усмехнулся:
— Я не думаю, я знаю. Он всегда делает мне назло, даже на расстоянии. Это от нас не зависит. Так что за него я спокоен. Но узнает Амариллис…
И она уж никогда не простит ни мне, ни себе, что не была с нами. И что всё так получилось. И дабы лично поделиться соображениями на эту тему, она тоже последует за нами. И мы все будем вместе, — (он обвёл пальцем круг, показывая их расширившееся общество). — А если на том свете вас, не дай Бог, что-нибудь не устроит, то все, особенно девчонки, будут иметь возможность целую вечность напоминать мне, кому мы все этим обязаны.
Ужасная перспектива! Возможная встреча с Тацеттой волнует меня значительно меньше, то есть, совершенно не волнует.
Джордано невольно улыбнулся:
— Не шути так, пожалуйста. Это, правда, жутко звучит.
— Я не шучу. Я действительно не могу позволить, чтобы всё было зря.
Они замолчали.
Думали о своём, вспоминали родных…
Джордано обводил взглядом пещеру, спящих друзей, ещё не ведавших, что это, наверное, их предпоследняя ночь. Смотрел на Гиацинта, который молча сидел, прислонясь раненым плечом к холодной кальцитовой колонне, глядя вверх, сквозь сосульки сталактитов на заходящее солнце, гаснущее для других — на ночь, а для них, может быть, навсегда…
Снова почувствовав взгляд друга, Гиацинт прикрыл глаза, возвращаясь в пещеру:
— И как ты себя чувствуешь? На пороге…
Джордано неопределённо пожал плечами:
— Не знаю. С тобой умирать неинтересно.
— Почему?
— Ну, так… Не верится, что всё по-настоящему, навсегда. И выхода нет.
