— Взорвали машину! — радостно орет Петька. — Взорвали! Взорвали!
Степа задумчиво жует губами.
— Менты говорят, что ее угнали и использовали для каких-то воровских разборок, — говорит Маша.
— Но машина у тебя б-б-была застрахована? — подумав, спрашивает Степа.
- Да.
— Ну, это хорошо. Хоть какие-то деньги получишь. В такой день — очень кстати.
— Папа, ты невозможен! — хватается за голову Макс. — Маша из-за тебя лишилась машины, а ты говоришь, что это хорошо!
— Помолчи, наконец, — морщится Степа. — Машенция, а что Сорокин? Он уже занялся нашим аукционом? Что-то уже делает?
— Да, но я не хочу иметь с этим человеком ничего общего.
— Как я от вас от всех устал. — Степа подходит к стоящему в конце коридора мрачному Коте. — Деточка, ты сбрил бороду? Умница. Так, конечно, лучше. И я теперь, кажется, знаю, как организовать съемки нашего фильма. — И принюхивается: — А чем это, друзья мои, здесь у вас так воняет?
- Это не я! Это не я! — кричит Петька.
— Тише, пожалуйста, — шепчет Степе Нина. — Неудобно, она услышит. Это пахнет кимчи.
— Что? — переспрашивает Степа.
— Капуста по-корейски, — шепчет Нина. — Это Игнатова нам угощение принесла. Камчатский сувенир.
На столе стоит открытая банка с кимчи и бутыль с красной водкой. Все сидят за столом, осторожно жуют и смотрят на Игнатову. Тихая, внимательная девочка.
— Это я в плане, чтоб не приходить с пустыми руками, — говорит Игнатова. — Вам что, не нравится?
— Мне нравится, — говорит Нина.
— Своеобразно, — говорит Степа.
— Это кимчи с вяленой рыбой, — говорит Игнатова. — Мама сама готовила. Алексею Степановичу это блюдо сразу понравилось. Когда он к нам впервые в Магадан приехал, мама его угостила, и ему сразу понравилось.
— В Магадан? — переспрашивает Степа. — Разве Леша нашел вас не на Камчатке?
— Нет. На Камчатке я работала в театре. А сама я магаданская. Мой дедуля после лагеря не вернулся в Москву, а остался жить в Магадане. Потому что...
— Погодите, — говорит Маша. — Вы скажите Степану Сергеевичу, кто ваш дедушка. Он же еще не знает.
— Мой дедуля — великий русский поэт Зискинд, — говорит Степе Игнатова. — Он, как освободился, сразу влюбился в бабусю, и они сразу поженились. А из Магадана ее не отпускали, потому что она была завотдела обкома. А когда Алексей Степанович приехал в Магадан его искать, дедуля уже недавно умер, и мы все жили на бабусину пенсию. Ну, мама ему все про дедулю рассказала, и потом Алексей Степанович все время звонил нам из Москвы и присылал деньги. А на Камчатку он уже потом приехал. Он сказал, что познакомит меня с вами, когда мы кончим фильм. И сегодня мы все досняли... А он погиб...
Умолкает.
— Я не знал, что Леша ездил в М-м-магадан, — говорит Степа.
— Ну да, ездил, — говорит Игнатова. — Он же дедулю искал. Потому что ваша жена, Дарья Михайловна, собиралась раньше вас за дедулю выйти замуж. Поэтому Алексей Степанович его и искал. Ведь если бы дедулю не посадили, она бы за вас, Степан Сергеевич, не вышла, и Алексей Степанович бы на свет не родился. И вас, Максим Степанович, тоже бы не было. Никого из вас бы тут сейчас не было. И меня бы не было. А его посадили — и теперь мы все есть.
Это правда. Мама стала женой папы потому, что Зискинд из ее жизни исчез. Вот об этом я все время думаю. Вся моя жизнь зависит от совершенно мне незнакомого Зискинда. Где кончается одно и начинается другое, понять совершенно невозможно. Один взгляд, одно слово — и вдруг вся жизнь получает совсем другое направление.
2
Очень ранним летним утром в тридцать втором году автомобиль с двумя чекистами едет по проселочной дороге.
Предутренний туман. На опушке леса красный флаг. Деревянные ружья в пирамиде. Палатки. Из палатки выскакивает и мчится за автомобилем собака. Писающий на дерево двенадцатилетний пионер-часовой поспешно поправляет трусы и отдает вслед машине салют.
Степе двадцать один год. Даше — двадцать два. В дверь внизу стучат. Они просыпаются одновременно.
— Вот и все, — прислушивается к стуку Степа. — За мной п-п-п-пришли.
На цыпочках, мимо Аниной кроватки, он подходит к балконной двери и осторожно выглядывает.
В тумане за лесом едва брезжит рассвет. Внизу, на крыльце, стоят люди в фуражках. Стучат в дверь.
— Да. Они, — шепчет Степа, метнувшись обратно к кровати. — И с ними Левко.
— Иди ко мне. — Даша ловит его за руку.
— Надо же открыть, — шепчет Степа.
— Подождут.
Степа ныряет обратно под одеяло. Даша обнимает его и прижимает к себе.
— Зато мы с Зискиндом н-н-наконец б-б-будем теперь на равных, — шепчет Степа.
— При чем тут Зискинд?
— Я все это время думаю, что я тебя у него украл и ты об этом помнишь. А теперь меня тоже посадят, и мы с ним будем на равных.
— Ты что, об этом все время думаешь?
— Да.
— Ну и дурак. — И Даша обвивает его руками и ногами, целует его. — Я его никогда не любила. Я любила только тебя.
В дверь продолжают стучать.
Анечка просыпается в своей кроватке, начинает плакать.
К стуку снизу присоединяется другой, тихий стук в дверь их комнаты.
Это испуганный Полонский стучит в дверь согнутым пальцем. Варя стоит за его спиной.
— Степа, Даша, проснитесь! — зовет Полонский.
— Успокойся, Миша. Они слышат, — говорит ему Варя.
— Тогда почему они лежат? Это же пришли за ним.
— Ты уверен, что за ним?
— Это из-за его рассказа.
— Из-за какого рассказа?
— Он отнес рукопись в «Правду».
— Ну и что?
— Героиню рассказа зовут Надежда, — шепчет Полонский. — Я же ему говорил.
— Говорил что?
— Что так зовут жену Сталина. Я предупредил его, что надо поменять имя. Тем более теперь, когда его «Тетю Полю» ругают во всех газетах за формализм. Наверху, конечно, решили, что это вызов.
Внизу уже колотят в дверь ногами.
— Они же сломают дверь, — говорит Полонский.
— Пусть ломают, — говорит Варя. — Куда теперь торопиться?
Даша вскрикивает и затихает. Степа тоже затихает, скатывается с Даши, лежит рядом, уткнувшись лицом в ее шею.
Чекисты перестали стучать. Переговариваются. В открытое окно слышны их голоса.
— Их и дома нет никого, — говорит незнакомый голос.
— Да здесь они, где им быть. Спят, — говорит Левко. — Можно через окно войти на веранду.
Колотят в дверь еще громче.
— Ладно. Пошли открывать, — шепчет Даша, — все равно войдут.
Она спрыгивает с кровати. Надевает трусы и майку.
— Подожди, — шепчет Степа.
— Что? — Даша наклоняется к нему.
— Ты не знаешь п-п-про меня еще одну вещь, — говорит шепотом Степа.
— Что еще?
— Я хотел стать настоящим п-п-писателем. Ты понимаешь, не просто, а настоящим.
— Это как?
— Ну, в общем, к-к-к-классиком.
— Как Лев Толстой, что ли?
— Да. Или как Алексей. Мне кажется, я бы смог. П-п-понимаешь, классики так пишут, что у читателя в-в-в-возникает чувство, будто его, как ребенка, ведут куда-то за руку и будто ведет его кто-то очень умный и д-д-добрый, кому можно довериться, потому что он хорошо знает, куда идти. Я бы мог научиться так писать. А теперь этого не будет.
— Фигня. Пока мы живы, никто не знает, что дальше будет.
И мама, как всегда, была права. Стал папа классиком или нет, до сих пор непонятно, но мама в него верила, поэтому счастливым и гордым человеком он стал, и оставался таким, счастливым и гордым, долгие, долгие годы, несмотря на разные, очень разные времена. Моя мама была очень мудрым и спокойным человеком, а Ксения ни мудрой, ни спокойной не была, поэтому я женился не на ней, а на Нине. Вот об этом я и думаю: где кончается одно и начинается другое — понять невозможно.
Полонский стоит на лестничной площадке, держит на руках плачущую Аню и смотрит, как Степа и Даша спускаются вниз. Варя спускается за ними следом.
У Степы трясутся руки. Он не может открыть дверь. Даша помогает ему.
На крыльце стоит Василий Левко и незнакомый чекист, держащий в руках стопку газет.
— Ну вы и спите. Я вам завтрашние газеты привез. Иосиф Виссарионович хотел вам позвонить и поздравить лично. Но у вас нет телефона. И мне поручено, как соседу, газеты вам доставить.
Степа пятится в глубь передней, зажимает ладонью рот и убегает.
— Что это с ним? — спрашивает Левко у Даши.
— Извините, Василий Семенович, — говорит Даша и убегает вслед за Степой.
— Вася, я не поняла. Что ты сказал? — спрашивает Варя.
— В «Правде» напечатан рассказ Степана Сергеевича «Надежда», — объясняет Левко, впервые называя моего папу по имени и отчеству. — И этот его рассказ крепко понравился вождю.
Степа стоит на коленях перед унитазом. Его от волнения рвет. Даша придерживает его за лоб.
Так что папу опять не посадили. Более того, его «Тетю Полю» перестали ругать, а наоборот, начали хором во всех газетах и журналах расхваливать. И вообще, жизнь совершенно изменилась. Мама была права. Пока мы живы, никогда не знаешь, что будет дальше.
