С чего все началось? С того, что не выдержали нервы, когда жена его Марья проходила мимо вражеских солдат. Забыв обо всем, о том, что ставит под удар товарищей, что может погубить всю операцию, он кинулся к ней, затем, выстрелив в одного из солдат, метнулся в лес. Но тут споткнулся о какую-то корягу, упал, и поэтому пущенная вслед очередь полоснула мимо.
Месяц он скрывался в лесу, голодал, ночами, крадучись, пробирался к дому. Потом почти два месяца прятался от людей в подвале. Отец говорил:
— У меня есть для тебя маскхалат, лыжи. Иди к своим.
Не шел. Объяснял, что не в силах уйти, пока Маша в тюрьме.
«Нет, нет, хорошо, что я пришел к ним, сам пришел, — лихорадочно думал он, — Машу выпустят. Да и меня помилуют».
В комнате горланили песни, топали ногами, о чем-то шумно спорили, громко звенели посудой. Но он будто и не слышал этого. Сгорбленный, жалкий, с исхудавшим лицом и серыми застывшими глазами, он сидел, склонив голову, мысленно перебирая все, что произошло за последние три с половиной месяца.
В его памяти снова и снова оживали картины недавнего прошлого, начиная с того дня, когда он увидел на лесной тропинке у мельницы свою жену.
Ему вспомнился отец, на лице которого застыло, немое осуждение. «Вот сестра понимает меня», — думал он. И перед ним поплыл тот вечер, когда впервые после трехмесячного одиночества он сел за праздничный стол в кругу своих родных. Сначала они сидели без него — сестра, невестка, дети. А он прятался в подвале. Затем пробрался на кухню. Захотелось побыть вместе с ними. Навстречу — отец. Что он тогда говорил? Да, отец просил: «Не выходи». Но ему так хотелось оказаться на людях! Отцу сказал: «Посижу с ними хоть часок, человеком себя почувствую».
Сестра убеждала: «Хватит тебе скрываться, сходи в комендатуру, обскажи все, как было, повинись, и тебя отпустят, не тронут. И Машку твою пощадят».
«Маша, Маша, из-за тебя ведь я и на предательство пошел. Ради тебя унижаюсь перед ними». Теперь он уже не думал о возможном побеге, о том, что еще не поздно исправить роковую ошибку, хотя бы ценой жизни. Теперь он думал только о том, как бы сохранить себе жизнь, как уйти от опасности.
Гайдин, Орлов… Эти скажут смалодушничал, струсил, как говорили тогда после прыжков с парашютом. Они прыгнули, а я — не решился. Как бы поступил Орлов, если бы застал меня здесь? Как! Конечно, пустил бы пулю! А за что? Я же их не выдал, не предал, я только себе хуже сделал…»
— Эй, вставай! Вставай, свинья!
Зайков поднял воспаленные глаза. Он и не заметил, как сквозь покрытые ледяными узорами окошки в комнату пробрался хмурый рассвет.
— Вставай, пошли! — толкнул его в плечо прикладом автомата появившийся откуда-то солдат и повел на улицу.
Его привезли в Великую Губу, заставили ждать, а потом ввели к военному коменданту района. Толстый майор приказал конвойным выйти из кабинета, и презрительно взглянул на арестованного:
— Фамилия?
— Зайков. Я сам пришел к вам. В ваших пропусках говорится, что вы сохраняете жизнь, если партизаны сдаются. Ваш пропуск я нашел в лесу… — торопливо лепетал предатель.
— Зайкова ваша жена?
— Да, она у вас, отпустите ее.
— Все будет зависеть от того, насколько искренни вы будете.
— Я все скажу.
— Для начала сообщите: когда, с какой целью проникли в район действий наших войск? Кто действовал вместе с вами? Какие явки есть в районе у разведчиков? Одним словом, вот бумага, перо — пишите. Подробно напишите. А там посмотрим. Повторяю: все зависит от вашей искренности.
— Я сам пришел еще вчера вечером, а комендант в Фоймогубе всю ночь продержал меня в коридоре. Если бы я захотел, мог бы уничтожить их, когда они пили. Они даже не обыскали меня… — и он вынул из кармана гранату.
Майор в испуге отшатнулся. Но тут же овладел собой:
— Положите на стол! — Зайков выполнил приказание. — А теперь, господин Зайков, я от имени финского командования приношу вам извинения. Мы накажем того, кто посягнул на вашу честь. Впрочем, сначала я прикажу подать вам в соседнюю комнату обед. Я думаю мы договоримся. Нам нужны способные люди.
Когда за Зайковым закрылась дверь, майор снял телефонную трубку и вызвал фоймогубского коменданта:
— Идиот, — сказал он тому, кто был на том конце провода. — Идиот! Немедленно сдайте дела и явитесь за получением документов. Пусть на передовой русские поучат вас уму-разуму.
Майор положил трубку и бросил взгляд на гранату, которая все еще лежала на столе.
— Это чертовски хорошо, — подумал он, — что она оказалась в руках такого труса. А то и мне могло не поздоровиться.
Глава 3 СВОИ И ЧУЖИЕ
В один из ясных солнечных дней 1943 года Орлов вернулся из штаба в хорошем настроении.
— Ну, Тимофей, — сказал он своему другу Миккоеву, — собирай вещички. Отпуск нам с тобой выпал. Ты что, не доволен? — добавил Алексей, заметив, что его сообщение не слишком обрадовало товарища: Тимофей вдруг помрачнел, достал кисет и стал неторопливо скручивать цигарку.
— Чему радоваться? — закуривая, ответил Миккоев. — У тебя жена, детишки, какой ни на есть дом. А у меня что? Семья-то на оккупированной территории. Будто не знаешь… Только душу бередишь.
— Вот это ты зря! И не думал я тебе душу бередить. А про отпуск потому сказал, что предлагаю вместе со мной съездить. Будь спокоен: встретят как родного.
— Что ж, это мысль, — повеселел Миккоев. — Пожалуй, можно и съездить.
— Вот и хорошо!
И они отправились. За эти недолгие недели отпуска друзья многое повидали, они как бы окинули взглядом страну, по-военному строгую, но до слез родную, уже увидевшую где-то там, впереди, занимающуюся зарю победы.
Были за эти недели и радостные, и грустные впечатления. Но где бы ни находился Орлов, сидел ли вместе с другом за семейным столом, оглядывал ли через окно вагона бескрайние наши российские поля, — ни на минуту не покидали его воспоминания о пережитом. Он видел Заонежье, светлую воду полюбившегося озера, трудные дороги, что пройдены, видел спокойные глаза Бородкина, скупую улыбку Сюкалина, открытое лицо Саши Ржанского и понимал, что там, в заонежских лесах, оставил частицу своего сердца. Разведчик Орлов знал, что не будет ему покоя, пока не возвратится счастье в тихие деревни, где седая давность всегда так тесно сходилась с новью.
— Загостевались мы, пожалуй… — сказал ему как-то Миккоев.
— Твоя правда.
И за несколько дней до окончания отпуска оба вернулись в Беломорск.
…Самолет шел над самым лесом. Взглянув вниз, Орлов с удовлетворением подумал, что в этих местах он знает каждый кустик. И вот он снова идет на задание, которое предстоит выполнить в районе Липовиц. Надо создать новые надежные явки, выяснить судьбу людей, с которыми был связан прежде, собрать информацию о противнике. «Нужна такая явка, — сказал на прощание полковник, — которую мы могли бы использовать и зимой, как место пребывания наших людей».
