еще хуже будет. А издалека стрелять — можно промахнуться. А потом Да́нис и говорит нам:
«А вы когда вещи понесете, и хватайте его. Вас-то он не боится».
«Не знаю, удержим ли, — усомнился Вайткус. — Старый да малый».
Они и не подумали спросить, смогу ли я вцепиться в человека и вести его, как скотину, на убой. Они лишь поучали, как мне ловчее ухватиться. Видно, оттого я и не осмелился возразить. Дескать, я должен отомстить за отца. Какой-никакой, а все-таки отец…
Матери не было дома. Она ушла на целый день по малину, чтобы не видеть и не слышать ничего. Веруте укладывала в сундучок рубашки, завертывала каравай и волновалась:
«И как он, горемычный, дотащит все это? Не нужно было лошадь распрягать».
«Коня и без того загнали, — ответил Вайткус. — Проводим до большака, а там на попутке доберемся».
В сенях завозился бородатый бандит, который должен был задержать Веруте. Ни о чем не догадываясь, она передала сундучок и хлеб, а сама вернулась, чтобы поискать Игнасову губную гармошку.
«Черт побери, надо было мне еще стопку пропустить…» — посетовал Вайткус, вскидывая на плечо сундучок.
Я нес завязанный в косынку хлеб, и руки мои дрожали. Нам было велено не торопиться, потому что бандиты подкрадывались к Игнасу в обход.
Он стоял у края ржаного поля и растирал в ладонях колосок. Игнас сам вспахал эту ниву, а жать придется кому-нибудь другому.
«А Веруте где же?» — спросил он, когда мы подошли.
«Придет…» — ответил Вайткус.
«Гармошку ищет», — добавил я, отдавая хлеб.
Тем временем Вайткус зашел со спины и схватил Игнаса за руки.
«За ноги хватай, разиня!» — крикнул он мне.
Я ухватился за солдатские сапоги, Вайткус-Пропойца заломил Игнасу руки, и тогда бедняга обо всем догадался.
«За что, Бронюс, ты-то за что?..» — укоризненно спросил он, а я, чтобы только не слышать его слов, стал кричать, что он предатель, что подлец, иуда…
Вскоре подоспел Сурвила с каким-то дядькой. Вместе с Вайткусом они повели Игнаса куда-то вдоль поля, а я подмял с земли хлеб, сундучок, картуз Игнаса и сунул все в рожь. По дороге домой услышал выстрел со стороны Гремячей пущи. «Вот и все, — подумал я. — Нет больше Игнаса Иволги». Бандит, стороживший в избе Веронику, вышел и спросил, где тут у нас лопата. Я показал на сарай, а сам кинулся в избу, чтобы меня не заставили идти вместе рыть могилу. Дверь Верутиной комнаты была заперта снаружи. Сама она лежала без чувств возле кровати. Негодяй!.. Я опустился перед образами на колени и помолился за убиенного…
Бронюс кончил свой рассказ и впервые поднял на меня взгляд. На лице его отпечатались боль и мука, он впился в меня заплаканными глазами в надежде получить хоть какой-нибудь ответ, но я не мог найти слов.
— Вайткус повесился, те тоже в земле гниют — всех судьба покарала. Теперь, видно, мой черед… Вот уже год прошел, а у меня все Игнас перед глазами стоит. По ночам снится, будто он за гармошкой своей явился. Видишь, там у поля можжевельник… А мне так и кажется, что это он стоит, Игнас…
У перекрестка мы остановились. Я видел, как страшно Бронюсу оставаться одному после того, что он мне рассказал, и пошел с ним. Путь наш лежал через луговину, и я догадался, откуда тут взялась тропинка: это Бронюс протоптал ее, огибая мостик, — место, где в последний раз остановился Игнас.
Всю дорогу мы шли молча. Взметывалась под ногами пыльца отцветающего мятлика, жухла от зноя и ветра кашка, а где-то вдалеке, на опушке леса, громко кричала иволга, умоляя дать земле попить.
ПУТЬ В МОРЯКИ
В детстве мне часто доводилось слышать такое сравнение: жизнь — извилистая, ухабистая дорога, а каждый человек несет по этой дороге свой крест, который взвалила на него невидимая рука судьбы.
Теперь же мне кажется, что каждый из нас несет не крест, а камень — кто потяжелее, кто полегче. И путь наш впрямь не цветами усеян, но мы хотим уложить свой камень в стену прекрасного дворца, который возводят поколения людей. И чем больше, чем ценнее камень нам удается поднять, чем дальше удается его донести, тем радостнее на душе, тем больше нас любят и уважают. И волею не судеб, а самого человека должен отыскаться этот камень. А чтобы построить дворец, требуются и грубый гранит, и пестрый мрамор, и сверкающие драгоценные камни. Вот почему одни устают, нося эти камни к цели, другие — в поисках их. И чтобы облегчить свою участь, люди находят друзей. Таковы уж мы — делим радость и горе с теми, кого любим.
Видно, оттого и мне захотелось рассказать вам о том, как я искал свой камушек.
Я лежу в холодке под рябиной и гляжу в небо. Медленно, лениво, безо всякой цели проплывают надо мной облака, а мне кажется, что вот так проползает мое время. Обидно, что впустую.
Сегодня воскресенье. Все ушли в костел, я один остался присматривать за домом. Попасу еще полчасика — и домой, обед разогревать. Тетя напомнила, чтобы и я дома помолился, только я не верю, что бог способен мне помочь. Да и есть ли он вообще? Столько я ему молился, столько просил — не помог.
Где-то надоедливо кудахчет курица. Носятся в поднебесье ласточки. Куда ни поглядишь — каждый жучишка, каждый муравьишка куда-то ползет, куда-то бежит, чем-то занят. Рябина и та за неделю зардеться успела. Только я один, как тот валун в поле: лежу, мохом обрастаю и, покуда меня не пнут, с места не сдвинусь.
Пятое лето подряд гляжу я на эти алеющие гроздья рябины и даю себе в душе клятву: ну уж в нынешнем-то году непременно поступлю куда-нибудь учиться. Любой ценой. А потом глядишь — друзья мои разъезжаются, уходят, я же остаюсь под своей рябиной или на выгоне, в тех же деревянных клумпах, с неизменным пастушьим
