аресты, захвачены многие из моих знакомых: Суковкин, Зиновьев, Бутурлин, Лазарев, генерал Вернандер, генерал Поливанов… Одних продержали в заключении многие месяцы без допроса и в условиях даже худших, чем меня, других расстреляли без суда.
После освобождения я первое время почти не выходил из дому, но сравнительно скоро успокоился, пришел, что называется, в норму и стал вести обычный образ жизни, полный, конечно, всяких тревог и опасений.
До 21 июля все шло сравнительно сносно, но с этого дня начались повальные аресты кругом, среди людей одного со мною круга и даже близких нам знакомых. Арестовали, кроме выше перечисленных лиц, князя Васильчикова, В. Ф. Трепова, Охотникова, графа Толя, А. Ф. Трепова, близкую нам девушку — Маргариту Саломон.
Каждый день только и приходилось слышать о захвате либо того, либо другого из знакомых. По дому все больше и больше распространялась паника: живущий по одной со мной лестнице Ермолов, женатый на графине Мордвиновой, перестал ночевать дома и стал скрываться, появляясь дома только в неурочное время. Всякий, кто приходил ко мне, задавал мне постоянно один и тот же вопрос: «Зачем вы сидите здесь, почему не уезжаете куда бы то ни было, ведь вас, несомненно, опять арестуют, и вам несдобровать».
Между тем меня никто не трогал, и я продолжал жить совершенно открыто, находясь, однако, все время под влиянием глубокого душевного разлада. Мне не хотелось думать об отъезде, предпринимать к тому какие-либо шаги, не хотелось главным образом покидать дорогих, близких людей, с которыми я только что соединился после семимесячной разлуки, не хватало решимости пускаться опять в неизвестность какого-то скитания и бросить на произвол судьбы насиженное место и привычную обстановку, напоминавшую на каждом шагу прежнюю мою жизнь.
А с другой стороны, внутренний голос говорил мне, что надо уехать, пора уйти из опасных условий ежеминутного страха и пренебречь всем во имя спасения главного — жизни. И этот голос говорил все громче и громче, по мере того, как творившийся кругом ужас становился все более и более грозным.
Расстреляли восьмидесятитрехлетнего старика — протоиерея Ставровского, потопили на взморье, между Петербургом и Кронштадтом, массу офицеров, расстреляли В. Ф. Трепова, появился список заложников, испещренный знакомыми именами, разгромили английское посольство, убили в нем лейтенанта Кроми и выбросили его труп на набережную.
Намеки знакомых становились все настойчивее и упорнее, и мы стали наводить стороной справки, как и куда можно уехать. Но ответы получались один другого менее и менее утешительные. Становилось ясно, что получить открыто заграничный паспорт, как это удалось графине Клейнмихель, и выехать открыто хотя бы в Финляндию нам не удастся, ибо мне не только не дадут паспорта, но самое обращение за ним вызовет, бесспорно, немедленный арест, занесение в список заложников и неминуемую гибель. Пример князя П. П. Волконского[57] служил тому явным подтверждением. Столь же грустные умозаключения получились и в отношении возможности побега. Из всех сведений было ясно, что попытка побега, особенно с женой, почти неосуществима и сопряжена, во всяком случае, с величайшим риском.
Большинство моих деловых знакомых — Покровский, Лопухин, Ельяшевич, да и многие другие, находили даже, что переодевание, сбривание бороды, хулиганская наружность — просто недостойны меня, помимо величайшего риска быть опознанным и, следовательно, немедленно застреленным.
К этой поре относится один эпизод, который казался мне тогда просто непонятным и разъяснился уже впоследствии, когда я был за рубежом.
Я не раз говорю в моих воспоминаниях о моих добрых, хотя и чисто деловых отношениях с генералом Поливановым, не только в ту пору, когда я был министром финансов и затем председателем Совета министров, но и потом, во время войны.
Когда я был освобожден из заключения, генерал Поливанов пришел навестить меня, и мы виделись с ним несколько раз у него до его ареста, обсуждая начатые им приготовления к записи его воспоминаний недавней поры. После его ареста я не раз заходил к его жене, стараясь поддерживать ее морально в постигшем ее горе и настойчиво прося заходить к нам, чтобы вместе коротать тяжелые дни. Она ни разу не пришла к нам.
В конце августа или начале сентября генерал Поливанов был освобожден из Дерябинских казарм на Васильевском острове и тоже ко мне не зашел. Мы встретились с ним в церкви Св. Пантелеймона на улице того же наименования, и он подошел ко мне, чтобы поблагодарить за внимание, оказанное его жене, но на вопрос, что предполагает он теперь делать, ответил уклончиво, сказав: «Буду ждать очевидного нового ареста».
На повторное приглашение мое видеться со мною, пользуясь близким соседством, он ответил также уклончиво и ни разу не зашел ко мне до самого побега моего за границу, и только однажды, встретившись на улице, молча прошел мимо меня, поклонился и не остановился. Разгадку этого странного отношения я нашел только впоследствии, уже в эмиграции, когда нам стало известно участие, принятое им в советской службе и выразившееся, как сообщалось в газетах, в разработке рижского договора с соседними, отделившимися от России, государствами[58].
Насколько это справедливо, я не берусь утверждать. Но ставшие потом известными обстоятельства его кончины были также какие-то загадочные.
Недели тянулись за неделями, июль сменился августом. 17 августа убили Урицкого, и в отместку пошли массовые расстрелы и новые аресты, а меня все оставляли в покое. У жены моей явилась даже успокоительная мысль, что меня, вероятно, и совсем не тронут, так как освободил меня Урицкий, а его место, после его убийства, занял временно его же помощник Бокий, открыто заявивший, что против меня нет никаких обвинений.
Мы продолжали жить по-прежнему, постепенно продавая все, что можно было продать, для того, чтобы жить, а отнюдь не с целью готовить деньги к побегу. Жизнь дорожала не по дням, а по часам, и мы видели ясно, что, проживая до 7000 рублей в месяц, нужно просто иметь большую сумму на руках, чтобы не умереть с голоду. Мы с женой продали всего вещей в течение летних месяцев и до половины октября почти на 60 тысяч рублей (за одни ковры я выручил около 40 тысяч рублей, за экипажи 5 тысяч), да с текущего счета я снял за все время около 15 тысяч рублей и получил в долг от 3-го Общества
