освободят, пора с ним покончить». Солдаты оставались в это время все еще в комнате и медлили уходить. Г-жа Г. подошла к ним и, так как они не участвовали в ее разговоре со служащим и даже не слышали его, переспросила их, кого им предстоит арестовать. В ответ она услышала: «Почем мы знаем, нам сказали, что многих будут арестовывать, а только назвали бывшего царского министра Коковцова».
Зная, что Кистер близко знаком со мною, госпожа Г. тотчас побежала предупредить его, и таким образом мне стало известно это намерение.
Терять времени было нельзя, а тем более проверять правильность слуха точными справками не было возможности, так как каждую минуту, в особенности с приближением ночи (было почти 9 часов) можно было ожидать ареста. Мы решились немедленно покинуть дом и скрыться в предложенном месте, чтобы там обдумать, на что решиться.
Я все-таки успел попросить жившего в одном доме со мною В. И. Тимирязева спросить осторожно по телефону германского консула, с которым он находился в постоянных сношениях, нет ли у него сведений, и узнал тут же из телефонного его ответа, что те же сведения имеются и у него и что мне следует быстро принять решение.
Жена стала собирать кое-какие вещи для 1–2 ночлегов, а я немедленно решился ехать на трамвае к Николаевскому мосту, чтобы оттуда зайти к упомянутому выше нашему близкому знакомому с целью спросить его, можем ли мы теперь найти тот временный приют, о котором была уже речь, с тем чтобы жена, захватив чемоданчик с вещами и взяв нашу прачку проводить ее также до трамвая в том же направлении, — последовала за мной. Я обещал встретить ее у выхода из вагона, взять вещи, отпустить прачку, чтобы ей не было известно, куда мы направились. Так я и сделал. Когда я пришел в указанное место, хозяина не было дома — меня приняла его экономка, которая была заранее предупреждена, сказала, что помещение для нас всегда готово, и я вернулся к месту остановки трамвая, ожидая жену. Бесконечно тянулось время моего ожидания, прошло несколько трамваев, а жены все еще не было.
Затем более получаса совсем не было трамвая № 25, с которым должна была приехать жена; затем издали появился этот трамвай, остановился, стала выходить публика, а жены все еще не было. Наконец в полутемноте меня дернула за рукав наша прачка: оказалось, что жена вышла с передней площадки, я просмотрел было ее, — взял чемоданчик, и мы пошли в наше убежище. Хозяина помещения (адрес его был мне указан раньше) также не было дома, мы заняли, однако, отведенное нам помещение и до утра не видели никого. Ночь прошла, конечно, без сна: мы все обдумывали, что нам предпринять, так как было ясно, что необходимо бежать из Петрограда. Только куда и как?
В качестве первого предположения, на котором я решил остановиться, было просить моего домохозяина вызвать к нему для свидания со мною одного финляндского уроженца, с которым я встретился дважды за последнее время, а также и германского консула, отчасти с целью точнее проверить сообщенные мне слухи, но главным образом для того, чтобы узнать, нет ли у него теперь в виду кого-либо для помощи нам…
Утром, в среду 30 октября, наш хозяин встретил нас самым приветливым образом, просил располагать его помещением, сколько нам бы ни потребовалось, одобрил вызов предложенных мною лиц, пригласил их к себе к двум часам и советовал только мне не выходить из дома и не приглашать многих из наших знакомых. Я попросил его разрешения повидаться только с одной из моих сестер, в лице которой я хотел проститься со всею моей семьею.
Ровно в два часа съехались все. С консулом фон Брейтером приехал его помощник, который и вел весь разговор. Жена при этом не присутствовала. Асессор подтвердил, что слух о моем близком аресте дошел и до них, и все втроем в один голос они сказали, что не должно быть и речи о каком-либо колебании — уезжать или оставаться, что я и без того слишком долго рисковал своею жизнью, что он даже недоумевает, каким образом я все еще на свободе, и что все сводится только к вопросу, куда и как бежать. Оба этих лица решительно отвергли всякую мысль бежать на Украину каким бы то ни было путем, на Оршу или Псков оба пути представлялись просто закрытыми.
Я тоже отверг эту комбинацию, сославшись на то, что от Украины я давно отказался по соображениям чисто политическим, не желая участвовать в ее сепаратизме. Об этом последнем соображении я, конечно, умолчал в присутствии указанных лиц, и мы стали обсуждать возможность побега через финляндскую границу. Два плана были предложены на мое решение.
Мой знакомый финляндец, удостоверив меня в том, что я могу быть заранее уверен в прекрасном приеме и во всяком содействии со стороны финляндских властей, предложил переговорить с одним рыбаком, недавно перевезшим на парусной лодке Сухомлинова и его жену с Лахты в Териоки.
Этот план показался мне совсем неприемлемым. Пускаться в море на четырехчасовой переезд с женой под носом у большевистских сторожевых судов было просто безумием. Так отнеслись и все присутствующие. Мне предложили тогда другой, более простой, хотя все же рискованный план: попытаться переговорить с тем человеком, который два месяца назад переправил через Белоостров А. Ф. Трепова. Один из участников нашего совещания взялся, правда, только прислать этого человека ко мне, если он согласится в принципе участвовать в таком предприятии, предоставляя все дело моему непосредственному с ним соглашению, но изъявив готовность даже поехать вместе с нами в Белоостров, чтобы в случае какого-либо несчастья защитить нас, снабдив предварительно какими-либо документами. Все мы, конечно, отлично понимали всю бесцельность такой защиты, если бы ее пришлось применить, но выбора у меня не было, потому что всем было ясно, что мне нужно бежать, а сделать все без большого риска не было никакой возможности.
Мы стали ожидать следующего дня. Пришла моя сестра, чтобы разделить мое томительное одиночество, так как жена решилась сходить домой, начать готовить вещи к укладке и прибрать кое-что в доме. Наш хозяин обещал после нашего отъезда постараться помочь нам переслать кое-что наиболее нужное из наших вещей, конечно, если их будет немного и если нам удастся
