не только наладить, но и выполнить наш рискованный план.
Мучительно и медленно тянулся день, и еще мучительнее было в бессонную вторую ночь. Рассудок явно рисовал всю опасность задуманного шага, всю невыносимую тягость разлуки со всеми, кого я люблю, и всю беспросветную перспективу скитания на чужбине в обстановке, проникнутой всевозможными неожиданностями и полнейшей неизвестностью того, что нас ждет впереди. Решиться на эту прямо-таки смертельную опасность было все же необходимо, потому что тут была еще надежда на спасение, а оставаясь в Петрограде, приходилось только ждать ареста и неизбежного конца.
В четверг, 31-го утром, жена опять ушла домой, потому что обыска там ночью не было, о чем мы справились по телефону (не в нашей квартире), и никто, видимо, еще не установил наблюдения за нашей квартирой.
Ровно в два часа наш хозяин пришел ко мне и сказал, что меня спрашивает некто, назвавшийся Антоновым, которого он и ввел в комнату. Жена, к тому времени вернувшаяся домой, вышла, и мы остались с ним вдвоем. Первое впечатление было самое неприятное — невольно промелькнула мысль: вот у кого в руках теперь моя жизнь и жизнь жены; мы погибли, если только он выдаст нас большевикам.
А они, разумеется, заплатят ему больше за то, чтобы уличить меня в желании бежать, нежели я смогу заплатить ему за наш отъезд. Его внешний вид не внушал мне тоже никакого доверия, и откуда пришел он, мне было совершенно неизвестно.
— Что вам угодно? — невозмутимо спросил он меня.
Я ответил, что, вероятно, ему сообщено уже о причине моего желания видеть его, но он категорически на это ответил, что лично никого не видел и ему только передано одним знакомым, что его просто желал видеть кто-то, находящийся в указанном ему доме.
Мне пришлось объяснить ему наше положение, и в конце моего короткого изложения я сказал ему прямо: «Скажите мне просто и откровенно, можете ли вы помочь моему выезду из Петрограда, а если не можете или считаете время слишком опасным и неподходящим, то прямо откажитесь, не подвергая себя никакому риску, а я, в таком случае, освобожу моего хозяина от опасного для него моего пребывания в его доме и вернусь к себе в ожидании своей неизбежной участи».
Выслушав меня, Антонов сказал: «Вы одни собираетесь уехать или с супругой? Вас одного я берусь вывезти, но с дамой сейчас решительно нельзя выбраться».
Я сказал ему, что в таком случае мне приходится отказаться от моего намерения, потому что жену я не оставлю и предпочитаю погибнуть быстро, нежели прийти медленно к тому же концу. Антонов стал уговаривать меня сначала уехать одному, так же, как сделал Трепов, и обещал через несколько дней доставить в Финляндию и жену. Я категорически отказался, объяснив ему, что с моим отъездом более чем вероятен арест моей жены. Я истомлюсь от неизвестности и, не дождавшись ее приезда, вернусь обратно, чтобы освободить жену и отдаться моей судьбе.
Тогда Антонов, просидев молча несколько томительных минут, уставился на меня глазами в упор и, титулуя «ваше сиятельство», задал мне поразивший меня вопрос: «Ведь вы были близки с таким-то (он назвал мне одного давно умершего близкого мне человека) и даже помогали ему всю его жизнь? В его доме, в окрестностях Петрограда, я часто мельком видел вас, будучи сам еще совсем молодым человеком, а теперь скажу вам, что он был моим истинным благодетелем, поднял меня из грязи, поставил на ноги, научил честно работать, женил меня и был крестным отцом моего ребенка. По памяти к нему я должен спасти вас и вашу супругу, и, может быть, сам погибну, но вас в Финляндию перевезу. Нужно только это сделать скоро, и чтобы никто об этом ничего не знал».
Эти слова произвели на меня ошеломляющее впечатление, и я, уже привыкнув за последнее время видеть целый ряд чудесных явлений надо мною, сказал себе, что, видимо, Господь не хочет еще моей гибели и ведет меня каким-то неведомым мне путем. Куда? Зачем? К чему? На это у меня не было, да и не могло быть ответа…
Да и на самом деле: каким логическим, рассудочным путем можно додуматься до того, что в самую страшную минуту жизни, когда мне казалось, что я предаю мою жизнь в руки какого-то неведомого человека, судьба ставит меня лицом к лицу с человеком, обязанным всей своей жизнью моему давно умершему другу и желающим, в моем лице, отплатить ему за то добро, которое он ему сделал.
Случай! — скажут мне. Да, конечно, случай, но таким же случаем было и мое возвращение с Кавказа, и встреча с матросами на Тихорецкой, и их изобретение, будто я хочу занять место помощника Троцкого, и охрана ими нашего вагона во время разгрома поезда на станции Богоявленской, и допрос мой Урицким, и освобождение из тюрьмы. Всё «случаи», но все они спасали до сих пор мою жизнь, как была она спасена в 1909 году в Харбине, когда рядом со мной был убит князь Ито и через мою голову пролетели пули, ранившие японцев.
Мы быстро условились с Антоновым и установили все подробности отъезда. День он назначил сам — субботу 2 ноября, и тут же предложил целый план. Ни я, ни жена не должны менять нашего костюма, мне он посоветовал только подрезать бороду, заменить шляпу фуражкой, вещи должны быть уложены в небольшой ручной чемоданчик, обернутый в старый мешок, за ним придет посланец Антонова не позже 10 часов утра; сам Антонов придет за мной в 12 часов, и мы направимся кружным путем по трамваям и приморской дороге и сядем в финляндский поезд в Озерках или на Удельной, а за женой приедет жена Антонова около двух часов и поедет с нею прямо на Финляндский вокзал и выедет с поездом в 3 часа 40 минут. В тот же поезд сядем и мы. Во всем остальном Антонов просил положиться на него. Плата за все предприятие была определена им в 4000 рублей, причем Антонов сказал, что проводит меня на финляндскую сторону и там уже получит от меня письма для доставки моим близким. Деньги я отдам ему тоже в Финляндии.
Вечер этого дня
