Неожиданно Фруде прервал свой увлекательный и весьма доходчивый рассказ, внимательно огляделся по сторонам и, задумчиво потрогав короткие пшенично-рыжеватые усы, обеспокоено объявил:
– Господин командор, похоже, приближается шторм!
Погода, действительно, начала меняться. Причём, не в лучшую сторону. Восточная четверть неба неожиданно наморщилась серыми перьевыми облаками, за ними – на самом горизонте – появились иссиня-черные бока серьёзных грозовых туч. Ветра по-прежнему не было, но стало как-то очень, уж, тихо, а в воздухе поселилась нешуточная, тоненько попискивающая тревога…
– Что происходит? Откуда взялась такая паскудная духота? – Егор неуверенно провёл ладонью по лицу, смахивая крупные капли холодного пота, которых ещё минуту назад не было и в помине, легонько тронул за рукав камзола капитана «Луизы»: – Фруде, срочно проводите меня в каюту полковника Солева!
У лестницы, ведущей во внутренние помещения бригантины, нервно покуривал вересковую трубку Ерик Шлиппенбах.
– Княгиня Александра говорит, что дела у полковника совсем плохи. Уже даже интересовалась – есть ли на «Луизе» хорошие пилы…
Егор, следуя подробным указаниям Фруде, спустился по лестнице вниз, по узкому коридору прошёл направо, предварительно постучавшись, приоткрыл низенькую дверь и вошёл внутрь. В нос тут же ударил неприятный и тяжёлый аромат армейского госпиталя – пахло спёкшейся кровью, настоявшимся гноем и полной безысходностью.
В тесной каюте наличествовали две узкие койки, крохотный столик и два табурета. На бронзовом крюке, вбитом в деревянную стену, висел масляный светильник, разбрасывая вокруг тусклый серо-жёлтый свет.
На одной из кроватей, чуть слышно постанывая, лежал Илья Солев. Его черноволосая голова безвольно моталась из стороны в сторону, глаза были плотно закрыты, восково-белое лицо, покрытое мелким бисером пота, несимпатично перекосилось на сторону – в страшном волчьем оскале.
Рядом с изголовьем больного стоял неказистый табурет, на котором – неподвижной фарфоровой куклой – застыла Наоми. Японка крепко сжимала ладонями чуть подрагивающую руку Солева и тихонько нашёптывала ярко-карминными губами что-то монотонно-успокаивающее, полное светлой любви и бесконечной надежды.
Санька же сидела на другой кровати и аккуратно капала в оловянную кружку какую-то вязкую светло-зелёную жидкость из маленькой пузатой склянки. Покончив с этим важным делом, она подняла на Егора огромные, небесно-голубые глаза и тихо проговорила – голосом, полным тоски и безысходности:
– Похоже, Илье уже ничем не помочь. Умирает. Как в таких случаях говаривал покойный доктор Карл Жабо: – «Кровь заржавела и понемногу закипает»…
Показалось, или действительно у молодой японки – при этих словах – чуть дрогнули длинные ресницы?
Сашенция тем временем продолжила:
– В таких случаях доктор Карл учил, что есть только один действенный способ, чтобы спасти больного – незамедлительно отпилить ему заражённую недугом конечность, иначе…, – запнулась на полуслове и, нервно сглотнув внезапно подступившую слюну, беспомощно замолчала.
– А тебе когда-нибудь уже доводилось – живым людям ноги-руки отпиливать? – осторожно и ненавязчиво спросил Егор.
– Д-доводилось! – жена сильно побледнела и даже начала слегка заикаться. – Целых два р-раза… Только при этом доктор Жабо стоял рядом и под-дсказывал… Да и пилы тогда были – с полотнами из с-специальной, очень крепкой с-стали… А здесь имеются только обычные, п-плотницкие. И ногу полковнику придётся от-тпиливать – по самое…, – замялась на две-три секунды, резко помотала русо-платиновой шикарной гривой, после чего твёрдо и решительно докончила неприятную фразу: – По самое мужское достоинство!
– Сашенька! – Егор ласково тронул супругу за плечо. – Шторм надвигается, надо успеть до его начала вернуться на «Дунстан»…
– Как это – вернуться? – непонимающе нахмурилась Санька. – Ты, что же, предлагаешь бросить здесь умирающего Илью? Как тебе не стыдно – предлагать мне такое?! Вот, уж, не ожидала! Я ещё, называется, командор…
– Там, на «Дунстане», остались наши с тобой дети, – мягко напомнил Егор. – Ты не забыла, часом, про это?
– Дети? – лицо жены стало растерянным и очень испуганным. – Петенька и Катя! Как я могла запамятовать? Но, ведь, Илья умирает… Может, ты уплывёшь к близняшкам, а я останусь здесь? Нет! – сама же и ужаснулась собственному предложению. – Нет, так тоже нельзя! Что же нам теперь делать, Саша? Что – делать???
Ответить что-либо Егор уже не успел – страшный удар бросил его прямо на койку, где лежал умирающий Солев. Впрочем, в каюте попадало всё и вся: Санька, Наоми, табуреты, склянки с лекарствами, стоящие на столе. Даже масляный светильник сорвался со стены и упал на кровать, где раньше сидела Сашенция. Ещё через секунду-другую тесное помещение кают-компании начало наполняться едким дымом – это мгновенно вспыхнула льняная простынка, до этого выполнявшая функции больничного полотенца для обтирания потного лба больного…
«Вот, и дождались, с неожиданного удара шквалистого ветра начался давно обещанный шторм!», – подумал Егор, машинально набрасывая на загоревшую кровать первое, что подвернулось под руку. В данном конкретном случае – кафтан Солева, которым полковник и был укрыт. Огонь, естественно, тут же потух, но потух и масляный светильник, в каюте стало темно – хоть глаз выколи.
Преодолевая сильную качку, Егор с трудом добрался до двери, распахнул её до упора, вставил специальный крючок в скобу, вбитую в стенку коридора именно на случай сильного шторма, чтобы её (дверь) не мотало бестолково из стороны в сторону. В помещении стало гораздо светлее, но, при этом, и очень шумно.
«Это, братец, временно. Просто ещё не успели прикрыть палубный люк», – тут же подсказал заботливый внутренний голос. – «Раз, пришёл шторм, значит, и люк скоро закроют. Надо срочно разобраться со светильником…».
Егор, стараясь не мешать Саньке и Наоми, которые специальными ремнями надёжно закрепляли безвольное тело Ильи Солева на поверхности койки, взял в руки потухший масляный фонарь, с помощью кресала снова зажёг крохотный огонёк на кончике фитиля, бережливо прикрыл оранжево-жёлтый язычок пламени стеклянным колпаком и накинул дужку светильника на бронзовый крюк.
– А он не свалится снова? – обеспокоено прокричала Санька.
Вздохнув, Егор вытащил из-за кожаного пояса пистолет, ловко разрядил его, и, взявшись за ствол, двумя сильными ударами дополнительно загнул кончик крюка. После этого он соскочил на пол каюты, бережно обхватил жену за нежные плечи и, приблизив губы к её уху, сообщил:
– Саня, я наверх! Узнаю, что там и вернусь…
– Иди! – нетерпеливо отмахнулась Санька, лихорадочно пытаясь нащупать пульс на запястье Солева.
На палубе бригантины творилось нечто невообразимое. Буквально со всех сторон страшно и безостановочно выло, гремело и ухало, ветер крепко – на добрые шесть-семь секунд – прижал его тело к палубе, которая была очень мокрой и скользкой от многочисленных вееров морской воды, регулярно перелетавших – на добрые десятки метров – через корму. Наверху, как показалось – над самой головой, сверкнула яркая, бело-жёлтая молния, ещё через две-три секунды по ушам больно ударил неожиданно-громкий раскат грома.
Ветер решил коварно переменить тактику. Неожиданно он приподнял беспомощное человеческое тело над палубой и сильно бросил его вперёд…
Егор, влекомый взбесившимся воздушным потоком, смог остановиться, только крепко обхватив обеими руками толстую центральную мачту, в ту же секунду почувствовав, что рядом с ним мачту обнимают ещё чьи-то сильные руки.
– Это я, Фруде Шлиппенбах! – прокричал ему в ухо невидимый сосед. – У штурвала стоять совершенно невозможно, сдувает… Пришлось его заклинить намертво… Теперь идём прямо по ветру… Больше ничего сделать нельзя… Такой сильный шторм… Настоящий тропический ураган…
Неожиданно где-то рядом прозвучал резкий хлопок, словно какой-то неведомый великан выстрелил из своего великанского пистолета.
– Бом-кливер разорвало! – пояснил капитан «Луизы». – Он был последним… До этого уже лопнули все стакселя и топселя… Хорошо ещё, что мы захватили с собой комплект запасных парусов…
– Что с остальными кораблями? – перекрикивая вой ветра, спросил Егор, задирая голову вверх – там, в обрывках различных снастей и канатов, бешено приплясывали на ветру только какие-то жалкие лохмотья и длинные светлые ленты, бывшие когда-то надёжными корабельными парусами. Только фамильный флаг князей Меньшиковых – с чёрной златоглазой кошкой на розово-алом фоне – продолжал гордо реять, надменно презирая все ветра этого бренного мира.
– Не знаю…, – честно ответил Фруде. – К корме не пробиться… Но, думаю, все они давно уже отстали… Только многометровые волны – за кормой…
