Дрисколл кивнул.
— Все сходится, — согласился он. — И я теперь понимаю, почему вы не хотели оправдываться, пока мы не обнаружили, что Донлон и в самом деле застрелился. Но почему вы ни с кем, кроме меня, не хотели говорить?
— Потому что, — ответил я, — в таком случае это останется между нами. Вы можете оставить дело открытым, назначить на следствие других людей, которые, видимо, ничего не выяснят. Донлон мертв, нет смысла подвергать дело огласке. Ни его жене, ни полиции это ничего хорошего не принесет.
Он нахмурился:
— С чего это вы так заботитесь о полиции? Я думал, что вы уже не испытываете к нам добрых чувств.
— Я не уходил со службы, — ответил я. — Это меня ушли. Я считаю, что в меру своих способностей был неплохим полицейским. Я никогда не держал на полицию зла, и в том, что со мной случилось, никого, кроме себя самого, не виню. Поэтому, если я могу помочь полиции избежать незаслуженных неприятностей, то почему бы этого не сделать?
— В прошлый раз вы произвели на меня другое впечатление, — признался он.
— Да и вы на меня тоже, — ответил я. — Я решил, что вы печетесь только о том, чтобы в вашем округе все было шито-крыто. Я никогда таких не уважал, да и теперь не уважаю. Я думал, что вы вызвали меня, чтобы заткнуть мне рот, и не испытывал к вам ничего, кроме отвращения.
— Вы никогда не пытались подать апелляцию или добиться пересмотра вашего дела? Может, по истечении определенного времени вы могли бы снова вернуться на службу?
Я покачал головой:
— Нет. Комиссия постановила, что ее решение окончательно и обжалованию не подлежит.
— Подобные вещи иногда со временем забываются, — сказал он. — У вас остались друзья в полиции?
— Я вас понял, — ответил я, — спасибо за заботу. Но я не хочу даже и пытаться, чтобы слишком себя не обнадеживать.
— Почему же?
— Потому что если я позволю зародиться надежде, то я погиб. Если мою апелляцию отклонят, то я — конченый человек. Еще один Донлон. У каждого человека есть свои рамки, и он адаптируется к жизни внутри них. Донлона выпихнули за эти рамки, когда он обнаружил, что стерилен и, возможно, имеет и другие проблемы. Он приспособился к новым ограничениям, немного свихнулся, чтобы быть в состоянии существовать в этом мире, а потом его вытолкнули и из этих рамок, когда он вдруг сделался убийцей. А во второй раз он не смог приспособиться, он потерял сам себя. То же самое ожидает и меня. Однажды меня вытолкнули, и я приспособился, я заслонился от мира, я живу в своем маленьком мирке, занимаюсь маленькими делами, в голове у меня — маленькие мысли. А теперь вы предлагаете мне выйти за эти рамки, поставив жизнь на карту. Я на это не согласен. Я уж лучше поживу, хотя бы и в полжизни.
Он вперил в меня внимательный взгляд, и я видел, что он решает, продолжать ли настаивать на своем. Увидев по его лицу, что он предпочел оставить меня в покое, я испытал облегчение.
— Ладно, Тобин, — махнул он рукой, — по-моему, вам видней.
— Спасибо.
— Если когда-нибудь передумаете, позвоните мне прежде, чем что-нибудь предпринимать.
— Обязательно, — пообещал я, хотя знал, что я не передумаю и ничего не буду предпринимать.
Он поднялся на ноги.
— Как я понимаю, вам не хочется здесь задерживаться, — сказал он.
Собственно говоря, я бы задержался здесь на неопределенный срок, но ему об этом сказать я не осмелился. У подавляющего большинства людей сформировался целый комплекс общепринятых точек зрения на вещи, а когда чья-то точка зрения отличается от их, они незамедлительно относят таких людей к числу больных или безумных, возможно, опасных и определенно неспособных справиться со своими собственными делами, поэтому с такими начинают возиться. И я встал со словами:
— Нет, кажется, я и так здесь слишком долго пробыл.
— Мне тоже так кажется. Пойдемте.
Мы вместе вышли из камеры, нам отперли дверь в конце коридора, а внизу дежурный вернул мне отобранные накануне вещи. Поскольку меня сопровождал капитан, то обратный процесс занял гораздо меньше времени, чем когда меня принимали. Не прошло и десяти минут, как мы стояли в вестибюле рядом с сидевшим за стойкой дежурным сержантом, и выход был свободен.
Капитан Дрисколл протянул мне руку, и, ощущая себя героем мелодрамы, я взял ее.
— Не знаю еще, решим ли мы замолчать это дело, — сказал он. — Не мне решать, поднимусь наверх — позвоню в комиссию по служебным расследованиям, договорюсь о встрече. Если решат придать дело огласке, вас, возможно, вызовут в суд или на допрос.
Я в глубине души ощущал уверенность, что дело вовсе не захотят придавать огласке — ведь если его замнут, никто не обидится, а если очернят имя мертвого полицейского, никому от этого тоже лучше не будет. Факт самоубийства Донлона они утаить не смогут, и всякий, кто возьмется изучать это дело, без труда догадается, что к чему, но все же это не такая огласка, как, например, заголовок в «Дейли ньюс»: «Маньяк-полицейский покончил с жизнью».
Но капитан Дрисколл жил в этом мире и продолжал играть по его правилам. И я подыграл ему, сказав:
— Если я понадоблюсь, меня всегда можно застать дома.
— Прекрасно. В любом случае позвоню и дам вам знать.
— Спасибо.
После этого я вышел, и снаружи, прислонясь к полицейскому автомобилю, стоял Халмер, улыбаясь мне сквозь душную пелену жары; погода в окружающем мире за время моего отсутствия ничуть не изменилась.
— Не может быть, чтобы ты всю ночь здесь торчал, — удивился я.
— Я позвонил вашей жене, — объяснил он. — Она сказала, что ее известили о том, что вас скоро выпустят. Так что я позвонил в участок, и мне сообщили, что вы еще здесь, и я приехал. Я ведь ваш шофер, помните?
Я покачал головой, чувствуя, как губы непривычным движением складываются в улыбку.
— Халмер, — проговорил я, — ты не просто шофер.
— Ну, мистер Тобин, — протянул он в ответ. — Вы опять как хиппи заговорили.
— Просто я очень долго общался не с теми людьми.
— Верно, — сказал он. — Машина вон там.
Мы забрались в «бьюик», и он направился через Манхэттен в восточном направлении. На первом же углу зажегся красный свет, и мы остановились. Внутри было как в духовке. Мимо, в центр, проехало такси с кондиционером. Водитель был в пиджаке и улыбался.
— И что теперь? — спросил Халмер.
— Ничего, — ответил я. — Все закончилось.
— Закончилось? Они нашли убийцу?
— Донлон застрелился, — ответил я. — Официально признано, что это — самоубийство.
— Да, а как же… А! Вы хотите сказать, что он…
— Они, возможно, не будут придавать дело огласке, — сказал я.
На его лице появилась кислая ухмылочка.
— Конечно не будут. Это же полицейские.
Я чуть было не завел речь в защиту полиции, но это было бы глупо, и я воздержался от комментариев.
— Позвони, пожалуйста, Сьюзен Томпсон, — попросил я, — и скажи, что убийце ее сестры улизнуть не удалось.
— Ясное дело. С Ральфом мне тоже поговорить?
— Ах, Ральф Пэдберри, я о нем забыл. Я думаю, лучше всего это сделать Эйбу Селкину.
Он, рассмеявшись, сказал:
— Вы мне нравитесь, мистер Тобин, вы никогда не теряете способности рассуждать здраво.
— Если бы я еще не терял способности оставаться сухим, — произнес я, вытирая лоб подолом рубашки и заправляя ее обратно в брюки.
Когда мы двигались, было еще ничего, но, когда ждали у светофора — просто ужасно. Когда мы притормозили, прежде чем нырнуть в тоннель, Халмер спросил:
— Что вы теперь собираетесь делать, мистер Тобин?
— Принять холодный душ, — ответил я, хотя знал, что он меня не об этом спрашивает.
К счастью, он тоже знал, что я знаю, и не повторил своего вопроса, так что пока мы не выехали из тоннеля в Куинс, то наше молчание перемежалось промежутками светской беседы.
Когда мы подъехали к дому, я сказал:
— Приятно было с тобой познакомиться, Халмер. Спасибо, что подбросил.
— Мне тоже было приятно, мистер Тобин, — ответил он. — Если мне теперь понадобится полицейский, я буду иметь дело только с вами.
— Прекрасно. До свиданья, Халмер.
— Пока, мистер Тобин.
В дверях меня встретила Кейт с чашкой чаю со льдом.
— Ты хорошо выспался? — спросила она.
— Великолепно, — ответил я.
Глава 27
Жара продолжалась еще две недели. Я в течение этого времени изредка принимался за работу, в основном рано утром или поздно вечером, но вообще-то погода для копания в земле была неподходящая, и большую часть времени я проводил внутри дома, в одной из комнат с кондиционером — гостиной или спальне — либо у телевизора, либо занимаясь чтением книг и набросками плана для стены.
Капитан Дрисколл позвонил мне через два дня после того, как мы распрощались в участке; решение оказалось таким, как я и предвидел, дело Донлона предпочли не предавать огласке. Правда была известна начальству, полицейским, занимающимся расследованием по делу, да тем, кто оказался в нем замешан.
