Когда мы ошвартовались у пристани, до которой следовал мой безумный попутчик, я воровато проследил, как он шагает по сходням на берег, а затем поспешил в буфет и потребовал пива.
Первый стакан я подносил ко рту со странным чувством. До конца мне не верилось в это, но все-таки можно было предположить, что пиво, которое я пил с патанатомом, было еще нормальным, а в следующую партию неведомые вредители подсыпали специфического психотропного яду. И что, осушив этот стакан, я немедленно закричу петухом или пристану к буфетчику с вопросом, узнает ли он во мне Иосифа Виссарионовича Сталина.
К тому времени, когда пароход гуднул, причаливая в Хабаровске, я осушил три бутылки — что вполне объяснимо при учете вышеописанного.
И могу поклясться, что в этом пиве не было ничего особенного.
“Почтовый ящик”
Институт радиолокации был “почтовым ящиком”, то есть представлял собой закрытое военизированное предприятие с жестким пропускным режимом, мощным первым отделом, занимавшимся вопросами секретности, а также всеми иными прелестями такого рода заведений.
Примерно третья часть сотрудников ходила в форме с полковничьими, как правило, звездами на погонах.
Начальник седьмого отдела полковник Сергученко, солдафон и служака, заместителем которого был близорукий доктор физико-математических наук Шиллер, требовал от своих подчиненных соблюдения субординации и порядка. Любое нарушение этот старый солдат принимал так близко к сердцу, что оно ставило его буквально на грань апоплексического удара. В частности, было строжайшим образом предписано на телефонные звонки отвечать по-военному четко, то есть, подняв трубку, не мекать, не бекать, а докладывать определенно, например: “Инженер Петров у аппарата!” Или, на худой конец: “Младший научный сотрудник Сидоров слушает!”
Юра Костицын защитил диплом на физфаке МГУ (см. Вязанка дров ) и был распределен в почтовый ящик. В день прибытия на место работы его принял доктор Шиллер и рассказал о проблемах, которыми занимается институт. Юра вышел из его кабинета и направился в отдел — большую комнату, где, в числе прочих шести, стоял отныне и его стол. Юра не был еще посвящен в тутошние порядки. Не знал он и того, как следует отвечать по телефону. И поэтому, когда аппарат зазвонил, он снял трубку и сказал интеллигентно:
— Алло!..
Случилась краткая пауза, за которой последовал яростный рев полковника Сергученко:
— Ты кто?!!
— Я? — переспросил Юра, а потом ответил тоном человека, который хочет обезвредить чужое хамство собственным юмором: — Я мышка-норушка, а ты кто?
Родословная
Я родился в г. Душанбе Таджикской ССР, ныне — Республика Таджикистан, 4 августа 1955 года. Мой отец — Волос Герман Степанович, геолог. Он умер и похоронен в Душанбе. Мама — Воропаева Иветта Ивановна, окончила физмат Душанбинского пединститута, много лет работала в Институте химии, а потом в Институте сейсмологии АН ТаджССР.
Инициатором ее французского поименования был дед. Поначалу он потребовал записать дочь под именем Вето. Регистраторша мягко удивилась и предложила Иветту, полагая ее более или менее равноценной заменой. Дед нехотя уступил. Двух своих младших сыновей он назвал вполне заурядно — Михаилом и Константином. Однако с течением времени в нем снова проснулась смутная тяга к необычному, и когда родился я, дед упорно настаивал на Велии. Возможно, если бы он сумел объяснить толком, что это такое — Велий, его предложение не было бы отвергнуто. Откуда все это возникало в языке родимых осин — ума не приложу.
Не назвали меня и Никитой — из опасения, что в стране, где правит Никита Сергеевич Хрущев, это будет понято как проявление сомнительного верноподданничества.
В Таджикистан приехали жить и работать мои дедушки и бабушки.
Воропаев Иван Константинович, дед со стороны матери, родился в 1898 году в селе Нижняя Любовша Орловской губернии. Вот что он писал о своей трудовой деятельности в листке по учету кадров, заполненном в 1967 году:
С... По... Что делал
до 6.1916 года — трудился в хозяйстве отца;
6.1916 8.1918 — рабочий Криворожского рудника; 8.1918 2.1919 — стрелок, Волостной военный комиссариат; 2.1919 9.1920 — стрелок, Уездный военный комиссариат; 9.1920 8.1923 — санитар 834-го военного госпиталя;
9.1923 8.1926 — учащийся, Елецкий рабочий факультет; 9.1926 2.1930 — студент Кубанского сельхозинститута;
2.1930 6.1932 — главный агроном района, затем старший агроном Сарай-Камарской МТС...
Другой дед — Степан Иванович Волос, 1898 года рождения.
Конечно, корень этой фамилии можно возвести к Волосу/Велесу/Волесу/Велосу — все эти прочтения возможны по причине отсутствия в древнеславянских текстах явных огласовок (см. Буквы ), — древнеславянскому богу скота и плодородия, то есть богатства. Однако шутки на этот счет остаются всего лишь шутками.
Волос — это, скорее всего, тот же Влах, Волох и т. п., то есть выходец из Влахии, да и вообще из Западной Европы. Откуда именно явились предки деда, история, к сожалению, умалчивает.
В Таджикистан Степан Иванович приехал в том же тридцатом году, что и Иван Константинович. Но познакомились они только в тридцать восьмом, когда оба оказались в Курган-Тюбе — один агрономом, другой почвоведом.
В начале лета сорок первого года Степан Иванович взял отпуск и поехал на родину. И попал в начало войны и едва унес оттуда ноги. Вообще, существует версия, что Степан Иванович родился вовсе не в белорусской деревне близ литовской границы, под Друскининкаем, как писал в анкетах, а несколько западней. В середине или конце двадцатых годов он перебрался из панской Польши в СССР нелегально. И в глухоманный Таджикистан забрался именно для того, чтобы запутать следы. Когда в 1939 году восточная часть Польши была оккупирована советскими войсками, родина деда Волоса автоматически переехала в СССР. Теперь он мог рассчитывать, что когда-нибудь ему удастся навестить родные места. Вот и навестил — только время выбрал неудачное... Он рано умер — сорока семи лет.
Его жена, моя бабушка со стороны отца, — Наталья Яковлевна Рязанова.
Вот строчки из ее автобиографии:
“...14-ти лет я была матерью взята из деревни в Саратов и поступила ученицей в переплетную мастерскую, где работала до 1918 года. Затем поступила в школьную амбулаторию и работала регистратором... В 1922 году меня командировали учиться на рабочий факультет при саратовском Госуниверситете, который закончила в 1925 году, после чего поступила на медицинский факультет... После окончания (1930) была направлена врачом-терапевтом в совхоз „Пахта-Арал” Казахской ССР... В связи с переездом мужа в Таджикистан я была переведена на работу по его месту жительства в Джиликульский район Таджикской ССР...”
В начале пятидесятых она уехала из Таджикистана и вернулась в Саратов.
Другая моя бабушка — мамина мама Татьяна Федоровна Красовская — приехала в Сарай-Камар следом за Иваном Константиновичем. Познакомились в Краснодаре, где она работала машинисткой. В Таджикистане сделала сначала небольшую профсоюзную карьеру, а потом всю жизнь служила в партийных органах на мелких должностях вроде инструктора.
Роговая обманка
— Пожалуйста, — сказал профессор Шацкий. — Что бы нам такое... э-э-э... позаковыристей.
Помедлив, он протянул мне черный поблескивающий камень.
Это была роговая обманка.
Тоже мне — позаковыристей.
Я взял предложенный образец, лист бумаги и сел к столу.
Собственно говоря, я мог бы и не садиться — зачем? Это была роговая обманка, а про роговую обманку я знал все. Кой толк сидеть? К экзамену по минералогии я был готов так, как никогда не был готов ни к какому другому. Я мог бы ответить и без подготовки.
Но все же я сел и положил образец перед собой.
Да, это была роговая обманка.
Удельный вес 3,1 — 3,3. Твердость по шкале Мооса 5,5 — 6.
Я любил эти слова: твердость по шкале Мооса.
Я вообще любил минералогию. Она увлекала, как собирание грибов. Как будто по лесу шатаешься, проверяя свои способности к классификации (см.). Что это? Давайте посмотрим. Трубчатый? Нет, пластинчатый. А цвет? Красно-коричневый. А юбочка есть? Юбочки нет. Это сыроежка. А это? Минуту. Пластинчатый? Нет, трубчатый. А шляпка? Коричневая. А испод? Зеленый. А сопливый? Сопливый. Это масленок.
