А вот красивые глаза — как правило, женские; и не просто красивые, ибо где вы видели некрасивые женские глаза? а очень красивые женские глаза имеют совсем другое наименование: “шахло”. В этом слове очень мягкое “х” — нежное такое придыхание.
В русском языке тоже много приметных слов. Например, родник — это просто родник. А вот ключ — это уже особенный родник: чистый, светлый, живой, сладкий, животворящий и чудный родник.
Можно привести и другие примеры.
И вот так сидишь, перебираешь слова и думаешь: ну что еще этим людям надо?!
Сосед
Невзначай встречаете его у подъезда вашего трехэтажного дома.
Дом загородный. Построен в деревне. Шесть квартир в подъезде.
Искоса посматривая, он начинает возмущенно и обиженно говорить, что нынче ночью опять кто-то бегал по крыше. А он, между прочим, живет на третьем этаже.
Вы согласно киваете: ну да, он живет на третьем этаже. А вы — на первом. В прошлом году крыша протекла, и он требовал, чтобы весь подъезд собрал деньги на ремонт. И вам пришлось сказать, что вы потому и поселились на первом, что не хотели иметь к крыше никакого отношения.
И что вы хорошо понимаете: его проживание на третьем этаже имеет как несомненный минус в виде протекающей крыши, так и несомненный плюс — роскошный вид из окон.
А из вашего окна площадь Красная видна — хотели вы еще добавить, но сдержались, потому что никакая не площадь, а магазин и помойка.
Он толстый. Задыхается и часто брызжет слюной.
Ваш молчаливый кивок он почему-то воспринимает как знак поощрения.
И он говорит дальше.
Вы и раньше примечали: он всегда норовит прямо с порога сказать вообще все, что знает.
В городе уже давно всем известно, что он только первый выстрел делает в воздух. Только первый. А уж второй — непременно в живот. И он советовал бы местным алкашам и беспризорникам поостеречься, потому что привычкам своим изменять не намерен, а незнание его привычек не может избавить кого бы то ни было от ответственности. И что он им всем покажет, как показал тому-то и тому-то тогда-то и тогда-то, а также тому-то и тому-то тогда-то и тогда-то.
При этом так пронзительно смотрит, что вы начинаете сомневаться — уж не подозревает ли он, что это вы бегали ночью по крыше?
— Ага, — говорите вы, пытаясь шагнуть в сторону.
Хватает за рукав.
Оказывается, он еще не все сказал. Правда, меняет тему. Толкует о необходимости соорудить автостоянку. Кивает на школьный двор неподалеку. Что, мол, он пустует. Мол, ему ничего не стоит договориться, чтоб его отдали под стоянку. С директором он поладит. Телевизоры нужны? — нба тебе пять телевизоров! Видики нужны? — нба тебе пять видиков! И дело в шляпе.
Вы напрягаетесь, припоминая. Да, кажется, он торгует аппаратурой.
— Что? — спрашивает он грозно. — Не нужна стоянка?
— Почему же, — вяло отвечаете вы. — Отчего же? Я...
— У тебя машина-то есть?
— Ну да, — говорите вы несколько удивленно. Вам казалось, что вы это уже обсуждали. — Вот же.
И киваете на свою ржавую и мятую машину, криво притулившуюся у тротуара.
— Да нет же! Я же говорю — машина! Понимаешь? Машина!
То есть, догадываетесь вы, эту он за машину не считает.
Вам не обидно. Просто несколько удивительно. Сам-то он ездит на довольно обшарпанном “пассате”. Тоже еще — машина!
— Нет, — говорите вы. — Нету.
— А!
Он яростно машет рукой, неожиданно разворачивается и уходит.
Стоите озадаченный.
С досадой сплевываете и идете в другую сторону.
Союзы
Люди объединяются в различные Союзы. Это Союзы художников (см. Художник ), писателей (см.), театральных деятелей, дворян, водолазов, любителей Луны и проч. Союзы отличаются от клубов тем, что в клубы люди ходят, чтобы заниматься тем или иным делом (разводить терьеров, кактусы, турусы на колесах). В Союзах никто ничем не занят, кроме поддержания жизнедеятельности самого Союза. Однако, в отличие от клуба, принадлежность к тому или иному Союзу делает человека гораздо более значительной величиной, чем он был прежде.
Мне довелось присутствовать при разговоре двух немолодых писателей.
Они вспомнили какого-то обоим им известного Иванова. Иванов недурно, по их словам, пописывал и подавал надежды.
— А он, это, — рассеянно сказал первый. — Этот-то... Ну, этот, как его... Иванов-то этот... Он, это, ну... в Союзе, нет?
— Иванов-то этот? — призадумался второй. — Нет, он, это... ну как бы сказать... Нет, он, понимаешь, это... ну, знаешь ли, такой... — и радостно выпалил, найдя наконец нужное слово: — Самопишущий!
Специализация
Если сеть начинала барахлить, я первым делом звонил Тому.
Том приходил в чисто убранную комнату без окон, в которой размещалась наша группа, и начинал недовольно принюхиваться. Действительно, в искусственно вентилируемом воздухе явственно присутствовал запах озона. Поначалу я пытался настоять на том, чтобы компьютеры выключались на ночь, однако Дик Даглас (см.) растолковал нам логику, по которой выходило, что чем больше мы все вместе сожжем электроэнергии, тем больше придется ее произвести энергетикам, чьи дополнительные усилия благоприятно скажутся на развитии отрасли, а это, в свою очередь, неминуемо повлечет за собой подъем экономики в целом. Свет тоже горел по всему зданию днем и ночью.
Мы с Томом шли к кофейному автомату и для начала наливали себе по огромной кружке нормального “колумбийского”. Нормальный “колумбийский” кофе (см.) не оказывал на организм никакого действия. Его можно было пить ведрами без каких-либо вредных последствий, если не считать таковыми расстройство желудка и водянку. Предлагался также “колумбийский декофеинизированный”. На мой взгляд, и нормальный-то “колумбийский” был в такой степени декофеинизирован, что о большем не стоило и мечтать. Однако многие американцы предпочитали все-таки именно его. По-видимому, они были убеждены, что “колумбийский декофеинизированный” не только не является источником кофеина, но, напротив, связывает это ядовитое вещество и выводит из организма.
Поставив чашку возле монитора, Том исследовал сеть и заключал, что, поскольку он, Том, является специалистом по сети второго уровня, а неполадка кроется, по всей видимости, в сети первого уровня, следует позвонить соответствующему специалисту, то есть Джону.
Затем он допивал кофе, мы сердечно прощались, и я звонил Джону.
Все начиналось сначала. В финале нашей встречи Джон, доброжелательно кивая, сообщал, что Том, специалист по сети второго уровня, ошибался, когда утверждал, что неполадка таится в сети первого уровня. На его, Джона, взгляд, неполадка кроется в сети третьего уровня, специалистом по которой является Стив.
Мы допивали кофе, Джон уходил восвояси, а я звонил Стиву.
Все это отнимало невероятное количество времени и сил. Работа стояла, и наша маленькая группа дружно скрежетала зубами, строя глумливые предположения, касавшиеся того, на котором именно звене завершится цепочка.
Резонно было бы предположить, что Стив тоже окажется специалистом совсем не той специализации. Однако именно Стив, грея ладони о большую кружку “колумбийского декофеинизированного”, добродушно подтверждал мнение Джона, и не проходило и получаса, как сеть оживала и можно было приниматься за работу.
Так было во всем.
Поначалу это нас раздражало.
Дома, в Москве, каждый из нас являлся мастером на все руки. В нашей большой комнате с никогда не мытыми окнами, заставленной старыми мониторами, стеллажами с никому не нужными магнитными лентами, заваленной распечатками, как мартовская опушка снегом, и настолько опутанной пыльными проводами, что невольно закрадывалась мысль о кружевных занавесочках, мы, вечно пребывавшие в единении и горячке, чувствовали себя настоящими хозяевами. Каждый из нас имел возможность думать сразу обо всем.
Здесь же, где никто никогда не спешил, а большая часть времени уходила на то, чтобы обмениваться меморандумами в попытках выяснить, кто именно является специалистом в той или иной области, ощущение жизни было совсем иным. Целое от тебя не зависело. От тебя зависела его малюсенькая часть. Меморандумы полагалось хранить, чтобы в любой момент иметь возможность фискально опереться на их беспристрастные свидетельства.
