У меня плавится мозг, страх улетучивается, и я становлюсь воином, одержимым желанием исполнить свою миссию.
— Рад видеть вас в моем доме, — говорит моя мишень и опускается в кресло, не подав мне руки.
Шейх кажется ниже ростом и плотнее, чем я себе представлял, наблюдая за ним из окна. Очевидно, все дело в одежде — на нем длинная белая туника.
Я не отвечаю, одержимый мыслью о прижатом к ноге оружии и о том, что предстоит совершить. Шейх знаком отсылает телохранителей, чем облегчает мне задачу.
— Давайте начнем без господина Эль-Фассауи, — говорит он. — Мохтар уже дал вам наилучшие рекомендации.
— Мы действительно успешно поработали.
Я не обдумывал эту фразу, не формулировал ее в голове — она выскочила сама собой, автоматически. Похоже, мои чувства управляются участком мозга, неподконтрольным моей воле.
— Вы, вероятно, поняли, что я жду от вас совершенно особенной работы… Хоть и не верю, что уроженец Запада действительно способен послужить моему делу. Все очень сложно. Речь ведь идет о духовных ценностях. Сомневаюсь, что ваши совпадают с моими, значит, вы вряд ли способны меня понять и уж тем более защитить.
— Так зачем же вы ко мне обратились?
Он раздумывает, и я вдруг замечаю, что голова у него слегка трясется.
— Мохтар поведал мне, что деньги для вас главная, можно даже сказать, единственная ценность, — объясняет он. — Мне подобное непонятно, но я знаю, что вам, живущим на Западе, это действительно свойственно. А у меня достаточно денег, чтобы дать вам мотивацию.
— Да, деньги…
Я не заканчиваю фразу, словно хочу оценить его предложение. Нельзя отвечать слишком быстро. Нужно выиграть время. В моем нынешнем состоянии я не способен действовать как надо. Необходимо успокоиться, наладить сердечный ритм, глотнуть кислорода, чтобы прочистить мозги. Крошечный участок мозга все еще позволяет мне играть роль, давая воину время на подготовку штурма.
— Это правда, я люблю деньги. Деньги дают возможность осуществить мечты и планы. А у меня их много…
— Вы типичный представитель западной цивилизации. Ваша система создана, чтобы удовлетворять аппетиты человека. Вами движут желание и зависть. Ничего удивительного, вы ведь полагаете, что жизнь заканчивается в этом низком мире, а рай можно купить за доллары и евро. Мы, мусульмане, живем по завету Пророка, и деньги для нас — одно из средств к достижению наших целей.
— Ваших целей?
— Объединить всех правоверных. Достичь Уммы. Создать исламское государство в сердце мусульманского мира, чтобы все верующие могли поклоняться Аллаху и занять свое место в другом мире. Истинном мире.
Он приукрашивает свою программу, выдает оскопленную версию, очищенную от насилия. Я пытаюсь справиться с лицом, чтобы не выдать ни своих убеждений, ни чувств, ни намерений.
У меня нет охоты слушать его разглагольствования, и я пользуюсь паузой, чтобы задать вопрос:
— Чем такой человек, как я, может быть вам полезен?
— Речь не об этом. Не впрямую… Вы нужны мне, чтобы решить проблему иного толка.
Он закрывает глаза, собираясь с мыслями, как будто хочет подобрать точные слова:
— Все просто: те, кто живет на Западе, считают меня дьяволом. Злобный, способный на самое худшее человек, который ни перед чем не остановится, чтобы добиться своей цели. Некоторые мусульмане почитают меня, боятся, обожают. Я хочу уменьшить разрыв между тем и другим восприятием моей личности. Я хочу, чтобы западные медиа поняли мои послания и могли донести их до людей. Часть общественного мнения уже сейчас воспринимает мои аргументы. Не мои методы, но гуманизм моих проповедей.
Он выдал эту ложь не моргнув глазом, убежденный, что слово «гуманизм» не противоречит природе его борьбы. Я пытаюсь сдержать дрожь, но он успел уловить мое смятение:
— Вам не нравится термин «гуманизм»? Но именно он руководит моими действиями, дорогой друг. Совершенно очевидно, что в моем и вашем мире значение этого слова разнится. На Западе гуманизм есть олицетворение идеалистического видения мира, призыв к доброте и состраданию, которые заповедовал своим последователям Иисус. Красивое, но чрезвычайно наивное понимание гуманизма. Вы не различаете добро и зло, считаете, что ошибки, грехи и преступления есть результат слабости натуры и их нужно прощать, чтобы человек в благодарность за понимание раскаялся и вспомнил об источнике добра в своей душе. В этом причина слабости Запада: он отказывается судить, наказывать и сражаться. Предпочитает сочувствовать, делать вид, что понимает. Запад больше не размышляет, он испытывает чувство вины. Он не осуждает, а сострадает. Все это — чудовищное лицемерие. Потому что параллельно он угнетает, подавляет, захватывает, пытает, морит голодом и убивает народы, живущие по другим законам. Милосердие, любовь к ближнему, гуманитарные миссии обеспечивают ему чистую совесть и право продолжать убийства.
Шейх делает паузу, смотрит в окно и продолжает:
— Мой гуманизм заповедан Пророком. Его Закон должен лечь в основу нового мира. Только шариат способен победить коррупцию и исправить нравы. Все фундаментальные ценности человечества извращены. Порнография подменила любовь, корысть — братство, а деньги и власть — равенство. Сегодня каждый мужчина живет в подчинении, женщина унижена, ребенок обманут. Мой гуманизм призван восстановить мораль, которая вернет людям их достоинство.
— Убивая других людей?
Вопрос вырвался из глубины сознания, его вытолкнул гнев, медленно растекающийся по венам, разогревающий мускулы и скручивающий внутренности. Его слова пробивают защитный панцирь, в котором я ждал удобного случая, чтобы нанести удар. Я мог бы достать оружие и убить его, но этот чертов проповедник странным образом завораживает меня. Вернее будет сказать — интригует.
Я хочу выслушать его, понять, какими словами он маскирует свой бред.
Шейх не реагирует. Меня выдал агрессивный тон, но он делает вид, что ничего не заметил.
— Да, убивая других людей, — спокойно отвечает он. — Потому что это война. И потому что другого способа нет. Войну начали западные державы, которым помогают иудеи и христиане.
— На войне воюют армии. Когда армия сражается с невинными, это не война!
Я снова не сдержался. Мне показалось, что он улыбнулся, потом опустил глаза, подбирая слова:
— То, что и как вы говорили, объясняет, зачем я вас позвал. Мы ведем беседу о важных вещах, используем одни и те же понятия, но не понимаем друг друга, потому что у этих слов разное значение. Невинные? Армия? Война? На свете нет невинных. Большинство живущих на Западе людей — солдаты. Они голосуют за свои правительства, следовательно, одобряют политические и военные решения этих правительств, они принимают искаженные ценности, навязываемые средствами массовой информации, которые служат власти. Жертв нет — только солдаты. Одни активнее других, только и всего.
Эти слова выпустили на волю мою ненависть. Она вырвалась прямо из сердца, где я так долго копил ее.
Я вскакиваю, сую руку в карман и достаю оружие.
Шейх невозмутим, он как будто не замечает наставленного на него пистолета.
— Мой сын ни с кем не воевал! Он ни за кого не голосовал! Он не был солдатом, но его разорвало в клочья бомбой! Какое правое дело может это оправдать? Какое правое дело позволяет разрушать семьи? Какое сражение дозволяет подобное варварство?
Я не кричу. Цежу слова сквозь зубы. Мне хочется вложить в них всю боль — свою, Бетти и Пьера, чтобы она стали каплями едкой кислоты, разъедающей лицо и душу.
Но он нисколько не взволнован. Хуже того — ничуть не удивлен поворотом дела. Словно ждал того, что случилось, или не раз переживал подобное.
— По детям, убитым американским и сионистским оружием, тоже плачут матери и отцы, — бросает он. — Но для таких, как вы, жизнь маленького араба или африканца стоит куда дешевле жизни маленького европейца.
Я по-прежнему держу его на мушке и готов стрелять, если появятся телохранители, но пока что все спокойно.
— Вы используете методы, которые сами же и осуждаете, вы хуже их, — холодно бросаю я ему в лицо. — Сидите в своей удобной квартирке и управляете армиями марионеток, ослепленных обещанием рая после смерти, где их встретят как героев! Вы понятия не имеете, какое зло сеете. Вы не слышите стонов тех, кто потерял близких. Вам не знакома боль человека, сопровождающего на кладбище детский гробик! Вы и представить себе не можете, каково это — знать, что никогда больше не услышишь голос своего ребенка, что он никогда не будет ждать тебя в дверях дома, не бросится навстречу и не обнимет. Вы не знаете, как ужасно думать о днях, неделях и годах без него, о будущем, в котором его не будет! Вы безумец, произносящий религиозные речи, чтобы множить убийства. Вы не лучше тех, кого ненавидите.
