Эрик сделал паузу, давая возможность аудитории оценить названную сумму.
— На данный момент у нас все. В следующих выпусках мы расскажем, как развиваются события в этом невероятном деле. А теперь другие новости.
Сидевший за пультом Шарль вздохнул:
— Думаю, это ошибка. Представив факты подобным образом, мы побуждаем зрителей присылать деньги.
— Именно так, — согласилась Клара, — хотя эти деньги невозможно будет использовать для уплаты выкупа. Правительство никогда не согласится. Но Эрик импровизирует, и у него, похоже, получилось.
— Так-то оно так, но мы выходим за рамки нашей единственной задачи — давать людям информацию.
— Это началось, как только мы стали раскручивать эту историю, разве нет?
Шарль взглянул на коллегу, которую пока что не перестал числить девчонкой. Изворотливость молодого поколения серьезно его тревожила. Деонтологический код им отлично известен, но они то и дело с удовольствием нарушают его — ради благих целей: подогреть интерес аудитории и добиться известности.
* * *
Министр сделал знак Фредерику Лену, и тот приглушил звук телевизора.
— История с пожертвованиями мне совсем не нравится. Это выглядит так, как будто общественное мнение обсуждает с похитителями размер выкупа! У нас нет ни одного контакта, ни одного следа, ничего, но речь уже идет о сногсшибательных суммах, это не выдерживает никакой критики. Возможно ли, что похитители манипулируют нами, хотят заставить торговаться? Что ты об этом думаешь?
Министр взглянул на Фредерика Лена.
— Мы можем пойти двумя путями… — Советник министра по связям с общественностью колебался. — Первый: убедить Эрика Сюма прекратить сбор денег, ясно дав понять, что правительство не сможет их использовать, даже в том — маловероятном — случае, если мы согласимся вести переговоры. Второй… заключается в том, чтобы позволить движению набирать обороты. Речь ведь в конечном счете идет о народном порыве, основанном на такой безусловной ценности, как солидарность. Нас как раз и упрекают в том, что мы ею не дорожим. Если нам удастся освободить заложника, не вступив в торги с похитителями, мы не только станем героями, нас назовут выдающимися государственными деятелями, ведь мы предложим вернуть деньги жертвователям либо перевести эти суммы Ассоциации помощи жертвам терроризма. Если же все-таки придется вести переговоры, мы скажем, что такова воля французов. И убьем одним выстрелом двух зайцев: наша неспособность решить дело без переговоров с террористами будет истолкована как желание прислушаться к ожиданиям общества. Выигрыш очевиден.
Министр встал и принялся кружить по кабинету, заложив руки за спину: он взвешивал оба варианта, руководствуясь скорее политической целесообразностью, чем личными чувствами, побуждавшими его к противостоянию.
— Согласен, пусть все идет как идет.
* * *
— Триста тысяч евро! — объявила Клара, войдя в кабинет Шарля.
Эрик присвистнул, а Изабель сделала большие глаза.
— И это не предел. Учитывая темпы, которыми поступают пожертвования, к концу недели сумма удвоится.
— Невероятно, — прошептала Изабель.
Шарль пожал плечами:
— Мы вступаем в область тотальной иррациональности. Неизвестные похитители, неизвестный заложник — не богатый и не знаменитый, загадочное послание и закусившее удила общественное мнение. И мы… посередине… Повторюсь: мы играем в опаснейшую игру. Рискуем захлебнуться — мы и так мало что контролируем.
— Я с тобой согласна, — кивнула Изабель. — Все мы разрываемся между восторгом — любому захочется быть в центре событий и извлекать из этого пользу для канала — и страхом услышать в свой адрес обвинения в безответственном поведении.
Эрик встал:
— И какой у нас выбор? Информация проходит через нас, мы ее обрабатываем и отсылаем потребителям. Мы — сердце системы.
— Ладно, ладно, — раздраженно бросил Шарль, — но кто ее мозг? Кто всем заправляет?
— Конечно, нами манипулируют, — согласился задетый за живое Сюма. — Но разве мы более свободны, когда читаем послания Елисейского дворца или берем интервью у президента или премьер-министра… по их просьбе? Мы и в этих случаях всего лишь ретрансляторы!
— Знаешь, в чем разница? Мы понятия не имеем ни кто сегодня снабжает нас информацией, ни какие у них цели, но создали неконтролируемую ситуацию.
Изабель шумно вздохнула, окончательно выйдя из себя:
— Мы не станем снова начинать вечный спор о том, кто кем манипулирует. Мы все осознаем риски и ставки в этой игре, и все готовы продолжать, так? Сначала я была в ужасе, но теперь успокоилась. Мы уже не одни в деле — все собратья по цеху следуют за нами в кильватере. Если все рухнет, кто посмеет бросить в нас камень?
— Ты права, — согласилась Клара. — Кое-кто зашел много дальше. Взгляните на заголовки.
Молодая журналистка положила на стол две газеты. На первой полосе одной из них была помещена размытая фотография заложника, сделанная с видеопленки. Подпись гласила: «Какова, по-вашему, цена этого человека?», заголовок в другой газете был сформулирован как призыв: «Что вы готовы сделать для освобождения этого бездомного?»
— Они просят читателей присылать пожертвования в редакции, — уточнила Клара. — Мы никогда не были столь прямолинейны.
— Столь откровенны, — уточнил Шарль.
— Что будет с пожертвованиями? Кто их соберет? Кто гарантирует, что деньги пойдут на дело?
Шарль развел руками.
— Мы складываем чеки в сейф в дирекции, — сообщила Изабель.
Эрик хитро ухмыльнулся:
— У нас есть сюжет для следующего выпуска.
Коллеги как по команде взглянули на него.
— Мы поставим вопрос о сборе и хранении этих сумм. Зададим фундаментальный вопрос — сможем занять более высокоморальную позицию.
— Гениально! — воскликнула Клара.
Эрик лучезарно улыбнулся в ответ:
— Можно назначить ответственным кого-то из технических сотрудников или предложить создать контролирующую инстанцию. Взять интервью у представителей благотворительных фондов и какого-нибудь бонзы из Министерства экономики.
— Что думаешь, Шарль? — спросил Эрик.
Старый профессионал только плечами пожал в ответ.
Даниель
Возле паба останавливается черный лимузин. Мохтар напряженно улыбается.
— Это важная встреча. Я рискую доверием шейха, — говорит он, объясняя, почему так напряжен.
— Я, знаете ли, тоже нервничаю!
Сердце бешено колотится, ноги дергаются, по спине пробегает дрожь. Кажется, я могу пересчитать все волоски на теле и голове, почувствовать, как каждая пора всасывает необходимый для успокоения кислород. Мне знакомы эти симптомы. То же самое я ощущал двадцать лет назад перед каждым ограблением или налетом. Правда, тогда это странное чувство было сродни величайшему наслаждению, а сегодня оно скорее напоминает сильнейшее недомогание. В душе притаился глухой страх, который я отношу на счет грядущей схватки с моим врагом.
Мохтар молчал всю дорогу и смотрел в окно на прохожих. Его поведение беспокоит меня. Чего он опасается на самом деле? Я думал, он попытается меня успокоить, подготовит к встрече, даст несколько советов, но этого не происходит. Странно.
Мы подъезжаем к дому, водитель открывает дверцу, я выхожу и испытываю желание обернуться и взглянуть на окно моего гостиничного номера, но к нам уже направляется один из охранников. Он пожимает руку Мохтару, кивает мне и что-то говорит в микрофон невидимому собеседнику.
Калитка приоткрывается. Мы идем по аллее. Кажется, я здесь уже был: мне знаком каждый куст, каждая скамейка, каждая статуя — я множество раз проделывал этот путь у себя в голове.
Два амбала впускают нас в дом. Смотрят они ой как неласково, и я молюсь, чтобы лицо меня не выдало.
Один из телохранителей делает вопросительный жест, и Мохтар отвечает:
— Я за него ручаюсь.
Мой расчет оказался верным. Они не станут меня обыскивать. Оружие у меня в промежности они бы все равно не нашли, но я чувствую облегчение.
К Мохтару подходит человек, они обнимаются, обмениваются несколькими словами на арабском, не обращая на меня никакого внимания.
— Я вас ненадолго оставлю, — говорит Мохтар. — Нужно кое-что обсудить с секретарем шейха.
Телохранители провожают меня в комнату с восточным убранством. Похоже, это приемная. Я сажусь. Громилы стоят у стены и смотрят на меня, не произнося ни слова. Собраться с мыслями я не успеваю: дверь открывается и на пороге появляется… шейх. Меня пробирает дрожь. Как часто я видел его в ночных кошмарах. Темные глаза, густые брови и борода закрывают почти все лицо. Тонкие губы поджаты, как у человека, сдерживающего злость. Он пристально смотрит на меня живыми умными глазами.
