– А о ваших кавказских впечатлениях когда напишете? – поинтересовалась Половцева.
– Да, Кавказ меня тоже волнует, – признался граф. – Особенно один эпизод, когда наш отряд послали рубить лес в предгорьях. И сама жизнь казаков – привольная, искренняя, так непохожая на жизнь так называемого образованного сословия! Об этом очень хочется написать.
– Но разве образованное сословие не заслуживает художественного изображения? Ваши родные, знакомые? Разве среди них не встречаются яркие, самобытные характеры?
– Вы, сударыня, прямо мои мысли читаете! – рассмеялся Толстой. – Да, есть такое желание запечатлеть несколько характеров. Но наш народ, человек из народа, привлекает меня сильнее. Мне кажется, у нас, дворян, накопился большой долг перед народом.
– Мне кажется, вы могли бы совместить эти две задачи, – заметила Катя. – Например, изобразив участие народа и высших сословий в войне 1812 года…
– А что, это мысль! – воскликнул граф. – Правда, тут придется потрудиться…
В этот момент полог шатра распахнулся, появился денщик Федор с самоваром. Водрузив его на столик, солдат вслед за тем внес поднос, уставленный чашками и блюдцами.
– Вот, сударыня, позвольте мне наконец проявить гостеприимство, – сказал граф. – Кстати, какая небрежность с моей стороны! Я ведь до сих пор не спросил вашего имени! Вот как поразило меня ваше известие! И вот что значит авторское самолюбие: совсем человеку глаза застилает! Так позвольте узнать, кто вы, откуда…
– Меня зовут Катя, Катя Половцева. Но я тут лицо совершенно неважное… И у меня в самом деле совсем нет времени!
– Но уж чашку чая я вам налью! – заявил Толстой и наклонился к самовару.
Прямо перед лицом Кати мелькнула рука графа – крепкая загорелая рука, покрытая жестким черным волосом. У нее возникло неудержимое желание – взять эту руку, что напишет со временем «Анну Каренину», «Войну и мир», «Воскресение», – взять и прижать к губам.
Но это был бы, конечно, совершенно безумный поступок. Она справилась со своим желанием и порывисто вскочила.
– Прошу меня извинить, Лев Николаевич, но я действительно должна идти, – сказала Катя, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно суше и не выдал ее волнения. – Там идет операция, и я должна… Нет, не провожайте меня, тут недалеко.
И, уже не слушая ответа графа Льва Толстого, она выбежала из шатра и быстро зашагала вниз, в сторону лагеря.
Глава 18
Впрочем, в сторону лагеря медсестра Половцева прошла всего несколько шагов. На ходу она то и дело оглядывалась – хотела убедиться, что граф Толстой не пошел ее провожать и не следит за ней от своего шатра. Когда же шатры артиллеристов скрылись за вершиной холма, Катя резко свернула в сторону. Вначале шла по дороге, ведущей в Старые Шули, а затем еще раз изменила направление и прямиком двинулась в сторону ближайших холмов.
Солнце уже село, быстро надвигалась темнота. Катя почти бежала, боясь опоздать. Холмы приближались; вот перед ней выросла крутая каменная стена, в которой зияли черные дыры. Это были отверстия пещер. Она поднималась, вглядываясь в эти провалы черноты. В какой-то миг в одном из провалов на секунду загорелся и тут же погас свет. Половцева облегченно вздохнула: товарищи были здесь, ее ждали.
Спустя несколько минут она взобралась на площадку перед входом в пещеру. Тогда из темноты выступила гибкая фигура во всем черном; на скрытом маской лице поблескивали белки глаз.
– Ну что, передал? – спросила Катя у черного человека.
– Все передал, ханым, как ты велела, – ответила фигура голосом титулярного советника Дружинина, хотя и с татарским акцентом.
– А где Кирилл с поручиком?
– Там, выше, – отвечал титулярный советник, махнув рукой в сторону склона. – Предосторожность, сама понимаешь. Но что тебе Кирилл? Или тем более поручик? Ты же видишь, что со мной! И я вижу, что с тобой!
– Со мной? – Катя с искренним недоумением пожала плечами. – Со мной ничего!
– Совсем ничего? А там, в роще, когда я лежал у твоих ног и слушал твой отчет, мне показалось иначе! И еще раньше, в Польше, когда мы вместе ходили в гости к жениху с невестой…
– Чего теперь вспоминать! – сдержанно произнесла Катя. – Не время теперь. Вон, смотри! Кажется, это он идет. Посигналь, а то не будет знать, где мы.
– Сейчас, – отвечал Дружинин.
Он сунул руку в карман и достал спички. Вновь, как и несколько минут назад, крохотный огонек на секунду обозначил вход в пещеру – и сразу потух.
– Ага, увидел! – констатировала Катя, наблюдая за перемещениями человека внизу. – Да, я хотела спросить: Кирилл выучил те фразы на татарском, что я сказала?
– Выучил или нет, не знаю, но учил, – отвечал Дружинин. – Слова три скажет.
– Хорошо, теперь молчим, а то Ахмет уже близко, услышит, – сказала Катя.
Рядовой Бердыев и правда был уже недалеко. Легко ступая, он быстро поднимался по крутой скале. Вот он уже ступил на площадку. Катя выступила вперед.
– Ты пришел, хорошо, – сказала она по-татарски. – Идем, наш человек отведет тебя к эфенди.
– А почему он молчит, этот твой человек? – спросил Бердыев.
– Он взял обет молчания, отказался от речи до тех пор, пока султан не одолеет русское войско, – отвечала за Дружинина Катя.
– О, это настоящий подвиг! – произнес рядовой, с уважением взглянув на титулярного советника.
Дружинин первым вошел в пещеру, Катя и Бердыев последовали за ним. Технический специалист группы видел в темноте, словно кошка. Не зажигая огня, он прошел в глубь пещеры и стал подниматься по невидимой в темноте каменной лестнице. Она привела их в другую пещеру, душный воздух которой говорил об отсутствии входа и окон. Из нее они попали в узкий проход, почти лаз, который привел их в целую анфиладу пещер.
В последней из них казалось почти светло после темноты прохода – здесь было прорублено окно, в которое заглядывали звезды. На середину пещеры выступила коренастая фигура, и хриплый голос произнес:
– Син китеру хэбер-лар? Севлениз! (Ты принес сведения? Говори!)
– Да, господин! – отвечал рядовой Бердыев. – Я много видел, много слышал и все запомнил. Сейчас я все тебе расскажу. Но разве ты не будешь записывать?
На этот вопрос – как и на любой другой, заданный по-татарски, – статский советник Углов ответить не мог. За него это сделала Катя.
– Эфенди не будет записывать, – сказала она. – Это сделаю я. Сейчас наш человек зажжет огонь, и я буду писать.
Дружинин взял заготовленный загодя факел, чиркнул кресалом, и пещера осветилась. Титулярный советник воткнул светильник в узкий паз в стене (вероятно, для этой цели он и был прорублен две тысячи лет назад, когда были вырублены эти пещеры) и отступил в сторону. Катя присела на корточки возле каменного выступа у стены – стола, а может, стула древних обитателей пещер, – достала бумагу, чернила, взяла ручку.
– Теперь можешь говорить, – сказала она.
И Ахмет Бердыев заговорил. Он действительно много знал. Одно за другим следовали названия частей, имена командиров, количество артиллерийских орудий… Особенно подробно он раскрыл план предстоящего в ближайшие недели наступления русской армии у речки Черной. Говорил и об атаке через Трактирный мост, и о бое за Федюхины высоты…
Катя, не переставая, водила пером по бумаге. Однако если бы сборщик сведений заглянул в эту бумагу, он бы очень удивился: ничего из того, что он говорил, там записано не было, а вместо этого шли какие-то каракули.
Спустя полчаса Ахмет Бердыев стал говорить медленнее, начал повторяться. И, наконец, он произнес: «Ну, вот и все» и замолчал. Тогда заговорила Катя.
– А теперь скажи нам вот что, – произнесла она, повернувшись к рядовому. – Скажи: там, в русской столице, где ты служил во дворце, – это ты убил русского царя? Ты дал ему яд? Говори смело – султан щедро наградит тебя, если это сделал ты!
– Нет, ханым, это не моя рука прервала жизнь русского императора, – покачал головой Бердыев. – В то время я и не помышлял о таком деле. Ведь человек султана нашел меня позже, когда моя служба во дворце уже подходила к концу. Русский царь тогда уже умирал. Смерть уже спешила к его постели, и мне не нужно было ее торопить. И потом, ваш человек, Реджеп-паша, и не давал мне такого задания.
– Да, конечно! – поспешно произнесла Катя. – Я и забыла, что Реджеп вышел на тебя позже… Но, может быть, ты знаешь, кто мог это сделать? Кто убил царя Николая?
– Кто мог… – задумался рядовой. – Ну, прежде всего это младший лакей Григорий…
– Кругликов?! – неожиданно воскликнул Углов и тут же остановился: ведь он, по легенде, был турком и не мог говорить по-русски.
Впрочем, Ахмет Бердыев, занятый воспоминаниями, не обратил внимания на эту оплошность «эфенди».
