– Помилуйте, господин титулярный советник! Что вы такое говорите! – воскликнул поручик. – Шутить, наверно, изволите? В Российской империи пытка при допросах не употребляется со времен великой императрицы Екатерины, запретившей оную своим высочайшим указом. И без всякой пытки злоумышленники признаются, из одного лишь трепета перед начальством. Каковой трепет присущ всякому подданному империи.
– Ну, это вы, наверно, преувеличиваете, поручик, – заметила Катя. – Неужели от одного лишь трепета? Небось, каторги боятся, да еще виселицы…
– Страх наказания, конечно, тоже играет свою роль, – с важным видом кивнул Машников. – Однако смею вас заверить, что зачастую речь о возможном наказании даже не заходит, а подозреваемые уже начинают давать показания. Причем самые искренние и подробные. Да что далеко ходить? Шесть лет назад я сам был свидетелем такого искреннего раскаяния. Это было, когда расследовалось известное дело заговорщиков из окружения господина Петрашевского. Я тогда только начинал свою службу в жандармском корпусе и наблюдал, какие полные показания давали и сам Петрашевский, и его подельники.
– Скажите, а в допросах писателя Достоевского вы тоже принимали участие? – спросила Катя. Выражение лица при этом у нее было какое-то не совсем понятное; во всяком случае, Машникову оно не понравилось.
– Как вы сказали? Достоевский? – переспросил поручик. – Да, я слышал, был там такой артиллерийский поручик. И, кажется, он действительно что-то сочинял. Но в его допросах мне участвовать не пришлось. А что, вы о нем что-то слышали?
– Да так, кое-что, – кивнула Катя. – Но скажите, к чему вы все это нам рассказываете? В нашем случае вы тоже предлагаете так действовать? Задержать Степана Ласточкина, отвезти в жандармское управление и хорошенько допросить?
– Нет, дражайшая Екатерина Дмитриевна, не предлагаю, – отвечал Машников. – Несмотря на очевидные преимущества данной методы, есть в ней один недостаток.
– Какой же, позвольте узнать?
– Возможность осечки, вот какой. Потому что иногда встречаются такие характеры – кремень, да и только. Молчат, как воды в рот набрали. Говори такому, что хочешь, напоминай про Божью кару, про святость престола – ничего на него не действует. И что тогда делать? Как я понял из некоторых слов господина статского советника, в нашем случае промедление нежелательно, надо действовать как можно быстрее.
– Да уж, медлить не стоит… – произнесла Катя, переглянувшись с Дружининым. – И как же нам поступить в таком случае?
– Чтобы объект не имел возможности запираться, необходимо собрать на него неопровержимые улики! – с важным видом заявил поручик. – А для этого надо провести предварительное наблюдение. Установить его связи, характер, привычки – словом, выяснить все, что можно!
– Да, вот уж действительно важная новость! – не скрывая издевки, воскликнул Дружинин. – Сами мы нипочем бы не догадались, что за письмоводителем надо установить слежку!
– Уж не знаю, догадались бы вы или нет… – обиженно проворчал Машников.
Впрочем, обида его длилась недолго, и спустя короткое время поручик уже оживленно обсуждал с остальными членами группы, как лучше организовать слежку. «Наверно, будь его воля, он бы с нами расстался, – размышляла Катя. – Но он, как человек военный, не может нарушить прямой приказ графа Орлова. В сущности, в этом он очень похож на нас. Мы тоже действуем по приказу и тоже не можем его нарушить».
Как ни старались члены группы Углова скрыть от своего спутника особенности их статуса в XIX веке, несколько раз в их речи мелькнула роковая дата 12 мая. Так что, в конце концов, поручик обратил на это внимание. Когда путешествие уже подходило к концу и они подъезжали к Петербургу, он спросил:
– Я заметил, что вы стремитесь непременно закончить наше расследование к 12 мая. Могу я узнать, чем вызвано назначение именно такой даты? Граф Орлов никакой точной даты для окончания дела не назначал. Почему же вы так спешите?
Титулярный советник Дружинин отвечать на этот вопрос явно не собирался. Наоборот: он с победной ухмылкой взглянул на своих товарищей, словно желая им сказать: «Ну, что, получили? Я ведь вас предупреждал!» Тогда ответить поручику решил сам Углов.
– Действительно, граф Алексей Федорович не назначал определенного срока для завершения расследования, – произнес он со значительным видом. – Но ведь и само расследование не он назначал! Я не буду вам называть имен, поручик, я не имею права и не обязан этого делать, но скажу лишь, что эту дату нам назначило одно очень значительное лицо. Очень значительное, вы понимаете? И я был бы вам признателен, если бы вы не проявляли излишнего любопытства.
– Да, разумеется, господин статский советник, я понял! – воскликнул Машников, стараясь по возможности встать по стойке «смирно» (мешали лишь размеры кареты). – Можете быть уверены, что я более никогда… Что я не проявлю… Я все понял!
– Вот и хорошо, – миролюбиво заключил Углов.
Глава 20
В столицу империи группа прибыла, как и намечала, 22 апреля. «Супруги Угловы» и их товарищ титулярный советник Дружинин остановились по прежнему адресу, в доме купца Воскобойникова на Литейном проспекте; поручик вернулся в свою квартиру, которая находилась неподалеку, на Разъезжей. Сразу после приезда, не откладывая, оперативники проверили местонахождение Степана Ласточкина. К их облегчению, выяснилось, что Ласточкин никуда не исчез. Как и два месяца назад, он служил на прежней должности, в Зимнем дворце. В тот же день за ним была установлена слежка. В ней участвовали все члены группы, включая Катю: наученный опытом Крыма, поручик на этот раз не стал возражать против участия дамы в столь трудном деле.
Трех дней наблюдений хватило, чтобы составить полное представление как о самом Ласточкине, так и о его образе жизни. Было установлено, что Степан Ласточкин является младшим сыном в семье небогатого купца Егора Ласточкина. Школу окончил с отличием. Затем, ввиду слабого здоровья (был подвержен припадкам эпилепсии, кроме того, имел больные легкие) и явной неспособности к торговле, поступил в губернское полицейское управление на должность переписчика. После смерти отца и разорения старшего брата, промотавшего все отцовское состояние в карты, Степан сделался кормильцем для всей семьи, которая включала мать и трех младших сестер. Жили Ласточкины в маленьком, но собственном доме (последнем, что осталось от отцовского наследства) на Большой Подъяческой.
В полицейском управлении Ласточкин был отмечен за сметливость и прекрасный почерк и по рекомендации начальства направлен на службу в Зимний дворец. Здесь он тоже был на хорошем счету, начальство давало о нем прекрасные отзывы. Потому ему, и никому другому, во время болезни императора Николая доверили переписывать царские бумаги.
Ко времени описываемых событий Степану Ласточкину было 33 года. Несмотря на зрелый возраст и прочное служебное положение, он все еще не был женат, что объяснялось, с одной стороны, слабым здоровьем письмоводителя, а с другой – его природной робостью и щепетильностью в обращении с женским полом. Впрочем, как установил поручик Машников, ведший эту линию расследования, Степан Егорович в течение последних двух лет ухаживал за девицей Софьей Двуреченской, из мещан, жившей неподалеку, на Екатерининском канале, и регулярно ходил в гости к Двуреченским, но все еще не сделал девице предложения.
– Сидит у них, каждый вечер сидит, – рассказывал поручик на совещании, проходившем вечером третьего дня в гостиной Угловых. – Через окно вижу – сидит, чай пьет, разговоры разговаривает. А чтобы девица его провожала, чтобы там поцелуи были или какие другие действия – нет. Уж очень скромен наш Степан Егорович.
– Хорошо, давайте подведем итоги, – сказал статский советник. – Первичные сведения об интересующем нас объекте мы собрали. Можно ли переходить к основному этапу – допросу подозреваемого?
– Вряд ли, – покачал головой Дружинин. – Предъявить ему нечего. Ни одной зацепки. Одни подозрения. Ему достаточно упереться и говорить «Нет, и в уме не держал» – и ничего у нас не выйдет.
– Я тоже думаю, что арест производить преждевременно, – согласился с Дружининым поручик. – Оно и правда, зацепок у нас нет.
– Значит, надо их раздобыть! – воскликнула Катя.
– А может, их и нет, зацепок? – высказал предположение Углов.
– Нет, должны быть, – покачала головой Половцева. – Я, правда, не так много наблюдала за этим письмоводителем. Но и этого мне хватило, чтобы согласиться с Ахметом. Помните, что он сказал там, в пещере? «Человеку с таким взглядом я бы не доверил во дворце служить». Вот и я бы не доверила! Затравленный он какой-то и в то же время озлобленный, вызов в нем чувствуется… Такой вполне мог убить императора. Мы просто мало за ним наблюдали.
