из «покорнейшего доношения», поданного им вместе с братом в канцелярию Корпуса, где Федор Волков объясняет, что выписал из-за границы несколько «театральных и проспектических книг и, не имея денег для уплаты за них, заложил епанчу лисью и плащ суконный красный». «Наступающее зимнее время» заставляет их выкупить, почему он и просил выдать ему и брату все причитающееся за год жалованье. Достойно восхищения, что из положенного ему жалованья в 100 рублей большая часть идет у него на покупку того, без чего ему нельзя было хорошо приготовиться к сценическому искусству: он тратит деньги на покупку «семи печатных трагедий, клавикорд и струн, зеркала для трагедии и для обучения жестам». Костюмы для домашнего обихода он выбирает поскромнее и этим резко отличается от своего брата Григория, который получал жалованья вдвое меньше, но любил пофрантить и тратил много на свой туалет. Да и по окончании школы Волков, по словам одного современника, «упражнялся более в чтении полезных книг для его искусства, в рисовании, музыке и в просвещении своего знания всем тем, чего ему недоставало». Там же, в свободное от наук время, сделал он сам маленький театр, состоящий из кукол, искусно им самим сделанных (но «он не имел удовольствия сего своего предприятия довести до окончания»). Одним словом, в бытность свою в Кадетском корпусе употреблял он все старания, чтобы выйти из оного просвещеннейшим, в чем и успел совершенно.
По отзыву современников, это был «муж глубокого разума, наполненный достоинствами, который имел большие знания и мог бы быть человеком государственным». Так определяет его лично с ним знакомый драматург Фонвизин. Поэт Державин называет его «знаменитым по уму своему», а Новиков, знаменитый масон, говорит, что «сей муж был великого проницательного разума, основательного и здравого рассуждения и редких дарований, украшенный многим учением и прилежанием. Театральное искусство знал в высшей степени».
Есть сведения, что Волков принимал очень видное участие и в политической жизни того времени. В записках А. Тургенева читаем, что «при Екатерине, первый секретный, не многим известный деловой человек был актер Федор Волков, может быть, первый основатель всего величия императрицы. Он во время переворота и восшествия ее на трон действовал умом. Екатерина, воцарившись, предложила Фед. Григ. Волкову быть кабинет-министром ее, представив его к ордену Андрея Первозванного, – Волков от всего отказался. Всегда имел он доступ в кабинет государыни без доклада». В августе 1752 года возникло дело о возведении Федора Волкова, вместе с братом, в дворянское звание, в числе 40 лиц, «которые, по ревности для поспешения народного, побудили самым делом Ее Величества сердце милосердное к скорейшему принятию престола российского и к спасению таким образом нашего отечества от угрожавших оному бедствий».
В чем же, спрашивается, проявилась эта «ревность для поспешения народного»? И каким образом молодой актер Федор Волков, не будучи сановником при дворе Екатерины Великой, – всегда имел доступ в кабинет государыни?
На это отвечает одна из любопытнейших легенд, какие только приходилось читать в истории театра всех веков и народов.
Рассказывают, будто бы Екатерина, прибывши в Измайловскую казарменную церковь для принятия присяги, спохватилась, что забыла о манифесте. Тогда неизвестный вызвался прочесть манифест и, держа перед собой белый лист бумаги, действительно, словно по писаному, произнес экспромт, который был принят толпой за манифест. Этот неизвестный был Волков. Момент был исключительно критический: забудь Волков регламент, соответствующий оформлению «дворцового переворота», во всей его убедительности для толпы, споткнись он на той или другой фразе своей импровизации, оробей Волков хотя бы на секунду, внушая слушателям, своим торжественным красноречием и покоряющим сердца верноподданническим тоном, подлинность импровизированного им текста манифеста, и… неудача могла бы оказаться катастрофической для Екатерины, провозглашенной «Второй», а впоследствии «Великою». Но чары «театра», в лице прирожденного актера, возобладали над действительностью, подкупающий голос вдохновенного артиста тронул сердца солдат Измайловского полка, которые уже облачились к этому моменту в свои прежние мундиры, отмененные Петром III, и провозгласили новую царицу. Подбодренная импровизированной «декламацией» Федора Волкова, Екатерина закляла солдат охранить ее жизнь и жизнь ее сына Павла; солдаты устремились к ней, целуя ее руки и ноги, и перед своими священниками, поднявшими крест, поклялись умереть за императрицу. То же произошло в казармах Преображенского полка, Семеновского и Конногвардейцев. Партия была выиграна, и актер Федор Волков стал «персона грата» при дворе Екатерины II.
Быть может, это легенда. Но для того чтобы современники Волкова приняли ее за «чистую монету», необходимо было этому актеру настолько поразить воображение современников своими выступлениями на подмостках театра, настолько заколдовать их благородством своей осанки, импозантностью своей речи, искусством своего драматического перевоплощения, – что скептицизму, в данном случае игры «на сцене жизни», не оставалось больше места и не основательная, возможно, молва не вызвала ни у кого из почитателей Волкова подозрения.
Один уж этот факт говорит нам достаточно убедительно, каким внушительным талантом обладал Федор Волков, усвоивший манеры тогдашнего придворного общества и обладавший к тому же на редкость обаятельной красивой внешностью. Он «с равною силой играл трагические и комические роли», – отзывались о нем современники, – но «настоящий его характер, – прибавляли они, – был бешеный». Последнее выражение надо понимать, очевидно, в смысле необычайной эмоциональной возбужденности и неистовой страсти, какими характеризуют игру «нутром». Однако рядом с игрой такого рода, Федор Волков, восторженный поклонник Экгофа, должен был знать и проявлять ту «драматическую меру» на сцене, какие свойственны подлинно культурному зрелищному искусству.
Ему исполнилось лишь 34 года, когда скончался этот «патриарх русского театра», как его окрестила молва. Он умер, сгорев в лихорадке, какая его охватила при устройстве маскарадного шествия под названием «Торжество Минервы», для которого поэт Херасков написал стихи, драматург Сумароков сложил песни, а самый план этого полусатирического зрелища составил Федор Волков, взявший на себя как участие в нем, так и режиссуру.
Три дня продолжался в Москве, перед коронационными празднествами, этот диковинно-фантастический аллегорический маскарад, где можно было видеть и русскую «Победу», и ее «Славу», и «Войну», и «Мир», и шведского льва, и русского орла, и «князя-папу» (времен Петра Великого), с его «всепьянейшим собором», и «Родомонда-забияку», и «Панталона-Пустохваста», и Диогена с фонарем, ищущего Человека, и «Кривосуд-Одиралова» с «Взятколюбом-Обдираловым» и еще целый ряд других подобных персонажей, предававшихся публично «на смех и поругание». Достаточно сказать, что в этом маскарадном «шествии» участвовало 4000 ряженых – под предводительством самого Волкова, разъезжавшего на белом коне, – чтобы судить о той необычайной «помпе», какая была явлена в первопрестольной столице во славу юной императрицы Екатерины II.
Лихорадка, охватившая Волкова от творческого рвения, при устройстве данного зрелища перешла, с окончанием его, в лихорадку от простуды, которая унесла этого легендарного артиста в могилу.
Рядом с Федором Волковым можно поставить лишь Ивана Дмитревского (1733–1782), который, будучи всего лишь на пять лет моложе Волкова, пережил
