Рейтинговые книги
Читем онлайн Предрассветная лихорадка - Петер Гардош

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34

– Я вижу перед собой очень упорного человека.

– И письма все одинаковые! Один и тот же слащавый текст. Как будто написанный под копирку! А потом он идет на почту и отправляет все эти письма девушкам. Вы видите это перед собой, ребе?

– Неужели? Не может такого быть! Откуда вы это взяли?

Юдит Гольд торжествующе посмотрела на раввина. Теперь пробил ее час! Она выхватила из сумки мятое, выцветшее письмо.

– Вот, смотрите! Мне он тоже прислал, еще в прошлом году, в сентябре! Только мне и в голову не пришло отвечать, я сразу его раскусила! Что вы на это скажете? Лили получила точно такое же! Я видела, я читала! Другим было только обращение. Вы можете это проверить! Расследовать!

Кронхейм разгладил письмо и внимательно изучил его.

Дорогая Юдит! Наверное, Вы привыкли к тому, что, когда разговариваете по-венгерски, к Вам может обратиться незнакомый Вам человек – на том основании, что он тоже венгр. Что поделаешь – не то нынче воспитание.

Вот и я только что фамильярно к Вам обратился на том основании, что мы с Вами земляки. Я не знаю, встречались ли мы в Дебрецене, где я был – до того, как Родина загнала меня в трудовой батальон – сотрудником городской газеты, а отец мой держал книжный магазин в помещении епископского дворца…

Раввин покачал головой:

– Действительно, необычно.

Юдит Гольд готова была расплакаться.

– И к этому аферисту собирается привязать челнок своей жизни моя подруга!

Раввин задумчиво положил себе в рот еще один ломтик селедки.

– Челнок жизни… Как это поэтично. Привязать челнок жизни.

* * *

Спустя пятьдесят с лишним лет моя мать, в девичестве Лили Райх, которую я расспрашивал, а помнит ли она тот момент, самый первый, когда она решила ответить на письмо моего отца, долго перебирала в памяти давно похороненные воспоминания.

– В какой точно момент, я не помню. Ты знаешь, когда в сентябре меня перевезли на скорой из Смоландсстенара в Экшё и я вторую неделю лежала прикованная к постели, неожиданно я увидела над своей кроватью Шару и Юдит Гольд. Они привезли из Смоландсстенара кое-что из моих вещей. В том числе и письмо твоего отца. Юдит Гольд сидела на краю кровати и уговаривала меня ответить этому несчастному парню. Ведь этот бедняга, больной журналист из Дебрецена, поди, очень надеется. Потом Шара и Юдит Гольд ушли, а я продолжала лежать. Мне было запрещено даже выходить по нужде. Лежала, скучала, письмо валялось перед глазами. А дня через два или три я попросила у медсестер бумагу и карандаш.

* * *

В июне 1946 года Лили и моего отца, вместе с другими пожелавшими вернуться на родину венграми, определили во второй по порядку транспорт. Из Стокгольма на самолете их доставили в Прагу и в тот же день посадили на поезд, отправлявшийся в Будапешт.

Взявшись за руки, они сидели в душном, наби-том людьми купе. Когда уже миновали границу, мой отец с виноватой улыбкой поднялся и выбрался в крошечный и невообразимо грязный клозет. Он запер за собой дверь. Термометр в изящном металлическом футлярчике по-прежнему был при нем. Поезд медленно, мотаясь из стороны в сторону, катил по только что восстановленному пути. Мой отец сунул градусник в рот, зажмурился и ухватился за ручку двери. Под стук колес он начал считать до ста тридцати. Досчитав до девяноста семи, он открыл глаза.

Из разбитого, сколотого по краям зеркала на него смотрел исхудалый небритый очкарик, с торчащим изо рта градусником, в не по росту большом пиджаке. Он приблизился к отражению. И что же, теперь он всегда будет видеть эту рожу? Этого типа с испуганными глазами, навеки прикованного к термометру?

И он принял решение. Выхватив градусник изо рта и даже не посмотрев, до какого деления дополз ртутный столбик, он швырнул его в унитаз. Потом бросил следом футлярчик и дважды, решительно и со злостью, нажал на спуск.

В этот июньский вечер, в девять часов, на вокзале собралась огромная толпа, что было удивительно, потому что поезд следовал вне расписания и о его прибытии не сообщали по радио. Новость распространялась из уст в уста. Мамочка, например, то есть мать Лили, случайно услышала ее в 6‑м трамвае, в час пик, когда какая-то тетка в платке кому-то кричала о ней через весь вагон. В этом поезде после девятнадцатимесячного отсутствия возвращалась домой ее дочь.

На Лили было красное платье в белый горошек. В весенние месяцы она стала полнеть и во время последнего взвешивания весила семьдесят с половиной килограммов. А на моем отце, который прощался со Швецией, набрав только пятьдесят три кило, болтались штаны.

Они были в последнем вагоне. Сначала, груженный двумя чемоданами, по ступенькам спустился отец. Мамочка бросилась к Лили, и они, обнимая друг друга, долго-долго стояли в молчании. Потом мамочка обняла моего отца, которого здесь никто не ждал, разве только товарищи по борьбе, но это было чуть позже и доставило ему мало радости.

Мамочка все еще надеялась, что вернется и ее муж, отец Лили, папочка, но реальность была такова, что по дороге из Маутхаузена торговец чемоданами Шандор Райх наткнулся на продуктовый склад, где набросился на копченую колбасу и сало. Той же ночью его увезли в лазарет. И через два дня он умер от заворота кишок.

На вокзале в тот вечер было душно и пыльно. Лили, мамочка и мой отец, поглядывая растроганно друг на друга, ковыляли сквозь гудящую взволнованную толпу.

А я еще целых два года, сгорая от нетерпения, готовился в тишине к своему появлению.

Послесловие

Мои отец и мать переписывались в течение шести месяцев, с сентября 1945‑го по февраль 1946 года, до тех пор, пока не поженились в Стокгольме. Долгие пятьдесят лет я ничего не знал об этой их переписке. А в 1998 году, после смерти отца, моя мать, словно бы между прочим, передала мне две увесистые пачки писем, перевязанные шелковыми ленточками – василькового и пурпурно-красного цвета. В глазах ее я видел надежду и опасения.

Разумеется, история их знакомства была мне знакома. Не в деталях, не в подлинной глубине, а на уровне анекдота. “Твой отец сразил меня наповал своими посланиями” – так вспоминала о давней истории моя мать, и на лице ее появлялась очаровательная гримаса. Швеция тоже упоминалась – как туманное ледяное царство, где-то там, в верхней части карты. Тайна, Север, величие… Казалось, они скрывают что-то постыдное о том, как все началось.

Но письма хранились, в течение полувека они их перевозили с места на место, но никогда их не доставали, никогда не цитировали, не говорили о них. В первую очередь я хотел понять именно это: что значит эта преданная забвению память, это прошлое, упакованное в изящную коробку, которую запрещено вскрывать.

Спросить моего отца я уже не мог, но маму расспрашивал – упорно и изощренно. Обычно она только пожимала плечами: “Давно это было. Сам знаешь, отец твой был человек застенчивый. Мы хотели забыть об этом”.

Как же так?! Почему?! Как можно предать забвению эту стеснительную и прекрасную, неловкую и возвышенную любовь, свет которой даже через полвека лучится от этих строк? И когда в отношениях между родителями случались кризисные моменты – почему бы и нет, ведь во всяком браке моментов таких предостаточно, – то почему они, чтобы защититься, чтобы почерпнуть силы, ни разу не развязали оберегающую эти письма тесьму? Или позволим себе более сентиментальный вопрос: не-ужели за пятьдесят два года совместной жизни в отношениях моих родителей не было такого момента, когда замирало время? Когда по комнате пролетали ангелы? Когда кто-то из них, просто из ностальгии, не захотел раскопать спрятанный за книгами сверток – вещественное свидетельство их встречи и их любви?

Ответ я, конечно, знаю: такого момента не было.

* * *

В одном из писем отец писал, что обдумывает план романа. Он хотел описать путешествие в товарном вагоне, этот полный совместно пережитого ужаса долгий путь до немецких концлагерей, то есть книгу, которую вместо него написал потом Хорхе Семпрун.

Почему он так за него и не взялся?

Я догадываюсь почему. Мой отец вернулся на родину в июне 1946 года, из его семьи уцелела только младшая его сестра, дом родителей был разбомб-лен, и от прошлого не осталось следа. Зато будущее складывалось так, как он и мечтал. Он стал журналистом, стал работать в левых газетах. А потом, в начале пятидесятых годов, его письменный стол оказался в коридоре редакции.

Когда именно мой отец потерял веру, я не знаю. Возможно, она пошатнулась в 1949‑м, после показательного процесса Райка, ну а в 1956‑м родителей занимала в первую очередь мысль о том, чтобы эмигрировать.

Я помню, как мой отец стоял на кухне, в едкой вони кипятящихся на плите простыней, и в отчаянии шипел моей матери: “Ты хочешь, чтобы всю оставшуюся жизнь я мыл посуду? Ты этого хочешь?”

1 ... 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Предрассветная лихорадка - Петер Гардош бесплатно.

Оставить комментарий