Софья быстро спустилась с пригорка вниз, умело, скрываясь в кустах, поспешила навстречу Григорию рядом с тропой. Наконец-то добравшись до обильного куста жимолости, она спряталась, присела на колодину, стала ждать.
А шаги все ближе, дыхание лошади громче, шум разгоряченного тела мерина явственнее. Софья представляет, где идет конь: вон, сейчас у той разлапистой ели, а тут, у куста заломленной рябины. Еще немного, и он выйдет здесь, между трех кедров… тогда можно будет выбегать из кустов!
Софья собралась силами – самое время! – да тут же присела назад. Из-за дерева выехал Добрынин Иван… за ним Григорий Мальцев… третий – Тулин Василий. Все трое верхом на лошадях, за спинами ружья, по бокам коней небольшие котомки. Софья едва не задохнулась от разочарования: вот те раз, сейчас бы выскочила… напугала. Точно смеху было бы, только не ей, а для них. Родственники и так, нет да и, бывает, потихоньку посмеиваются над ней. А тут был бы основательный казус: Софье бы высказали все, что о ней думает весь поселок, начиная от «Камбалы» заканчивая «Бабой Ягой». Софья затихла, притаилась: пусть пройдут мимо, а потом уж она, следом, по тайге придет на заимку.
Наверно, все так и было, да только Гришка Мальцев вдруг застопорил ход: «Тппрру-у!..» Гришкин конь остановился, вместе с ним остановились все.
– Что у тебя? – повернувшись в седле, спросил Иван Добрынин.
– А… чтоб ее… эти тофаларские ремешки: опять подвязка лопнула.
Все трое спешились, разминаясь, отошли к кустам. Гришка стал возиться постромкой.
– Говорил тебе, зачем эти оленьи подвязки? Что, не можешь ремень задубить?.. – ворчал Иван.
– Знаю… сам давно пожалел… Васька, помоги!
Васька Тулин подошел сзади, помог поддержать и опустить вьюк на землю, отошел рядом, стал заворачивать самокрутку. Софья удивилась: курит! Никогда раньше за ним этого не замечала.
– Вечно у тебя семь пятниц на неделе… – продолжал скрипеть Иван. – Не мог дотянуть до заимки… два шага осталось.
– Ну уж, не гунди, одолел своими учениями… все у тебя так да не так. Все одно, на заимку надо затемно выйти, кто знает, как конь пойдет…
Софья, как мышка в норке перед соболем, молчит, чтобы не заметили, лишь бы скорее ушли.
Все закончилось положительно. Недолго задержавшись, свояки поехали к заимке конной тропой вдоль берега. Софья вернулась домой своей тропкой немного позже. Когда девушка пришла, во дворе происходила обычная встреча. Дед Лука приветствовал родственников своими рассказами о делах на заимке. Фома Лукич давал распоряжения Марии Яковлевне по поводу вечернего ужина. Офицеры степенно стояли чуть в стороне. Поздоровавшись с прибывшими одним поклоном головы, Софья прошла в дом на помощь матушке.
Позже, глубоким вечером, перед сном, она ненадолго вышла на улицу. Под покровом темноты из-за угла Софья случайно подслушала разговор Гришки Мальцева и Васьки Тулина. В надежде, что их никто не слышит и не видит, докуривая самокрутки, мужики негромко делились новым впечатлением.
– А гляко, Камбала-то наша суетная стала! – заметил Васька.
– Да уж, что-то не так… – подтвердил Гришка.
– Никак офицер подкрался…
– Дык пора бы уж, – неприятно засмеялся Гришка. – Сколько можно кобылой ходить?.. Глядишь – и разродится…
Понимая значение этого разговора, Софья почувствовала, как от стыда в голову ударила кровь.
Тихий, теплый вечер застал Григория на перевале Искерки-таге. Преодолевая последний, крутой взлобок, он шел пешком, жалея уставшего коня. Взбитая многочисленными копытами диких животных тропа еще раз ткнулась в пригорок, запетляла между поваленных деревьев, обошла россыпь курумов и неожиданно привела путника на плоский прилавок. Впереди, между стволов деревьев, проявился долгожданный просвет. Густой, черный пихтач поредел, стал низким, мохнатым. То тут, то там насторожились толстые, приземистые кедры. Под ними, путаясь и переплетаясь цепкими прутьями под ногами, потянулся упругий стланик, предвестник альпийской зоны высокогорья. Здесь же, с двух сторон, будто из ниоткуда, выросли угрюмые пики каменных вершин. В чаше между ними сверкнуло серебряным глазом горное озеро.
На границе тайги перед выходом на открытое место Григорий замедлил движение, осмотрелся. Большая, заросшая высокой травой поляна открыла обзор глазам. На левом берегу водоема, на расстоянии полета пули, над травой вырос горелый пень. Гришка остановился, приложил ладонь ко лбу, стараясь рассмотреть объект внимания. Память подсказывала охотнику, что там ничего не было. Он проходил здесь весной, по маленькой траве и не видел постороннего предмета. Это дало повод для размышления.
Простая загадка разрешилась быстро. Легкий ветер изменил направление, принес знакомый запах псины. Вдохнув навет зверя, захрипел, попятился Рубин. Вторя ему, подал голос Кыргыз. Удерживая коня за повод, Гришка проворно снял из-за спины ружье, но поздно. Почуяв человека, пень превратился в медведя, осел в траву и, оставаясь невидимым в высокой дурнине, поспешил прочь. Молодой щенок, оскалив клыки, зарычал, побежал за зверем, но Гришка позвал, остановил его: «Ко мне, Кыргыз! Не ходи, одного задавит!..»
Молодой кобель послушно остановился, грубо залаял. Медведь рявкнул в ответ, затрещал сучками, скрылся в чаще кедровой колки.
Встреча с медведем не была новой. За время своего перехода Григорий сталкивался с разными зверями уже несколько раз. В этом не было ничего из ряда вон выходящего. Хозяин тайги волен гулять где ему вздумается. Это были встречи разного характера. Иногда какой-то медведь шел по тропе навстречу человеку; либо, увлеченный сбором ягод или корешков, не вовремя услышал движение; или зверь просто дремал после сытного обеда в чаще, не чувствуя постороннего запаха. В большинстве случаев Григорий не видел хозяина тайги. Зверь заблаговременно убегал от смертельной опасности, уважая своего кровного врага. Однако сегодня был тот редкий случай, когда Гришка «видел зверя в лицо», что случалось не так часто.
Убивать медведя Гришка не хотел. Летняя шкура зверя еще не имеет ценности, он не нагулял достаточно жира, а в Гришкиных котомках было достаточно продуктов. Возможно, возвращаясь назад, домой, охотник воспользовался бы случаем померяться силами со зверем. Однако Гришка шел в гольцы и убивать медведя просто так, для счета, не имел привычки. В голове Григория роились другие мысли, о чем он не забывал все последнее время. До Перевала бабьих слез оставался день пути, и тратить время зря он не желал. И все же эта встреча с медведем заставила его изменить планы.
Дождавшись, когда зверь убежит, Гришка пошел дальше по тропе, в обход горного озера к той кедровой колке, где он всегда останавливался на ночлег. Наступивший вечер требовал отдыха, а лучшего места для ночевки найти трудно. В озере было много рыбы, в кедраче – готовый запас дров. В добавление к этому легкий ветерок-тянигус постоянно относил в сторону гнус-мошку, а на полянах, вдоль берега, росла сочная, густая трава для коня.
В предвкушении скорого, беззаботного сна Гришка быстро прошел поляну, хотел войти в кедровую колку, но задержался. Поведение своих спутников заставило его остановиться. Рубин стал упрямиться, захрипел, вытянул уздечку, не желая идти вперед. Молодой Кыргыз злобно оскалился под голец, в ту сторону, куда ушел медведь, давая хозяину знать о возможной опасности. Гришка приготовил ружье, понял, что зверь где-то неподалеку, рядом. Он был удивлен наглости медведя. Обычно после встречи с человеком зверь убегает или, проверяя след, делает круг, но здесь скрывалось явное коварство хозяина тайги.
Григорий знал несколько причин медвежьей смелости. Возможно, зверь был ранен, претендовал на любовь медведицы или караулил падаль. Медвежьи свадьбы кончились в июне. Если зверь ранен, стоило подумать о своей безопасности. Однако острый затхлый запах быстро развеял все сомнения.
Медведь был большой, старый. Григорий определил это по многочисленным отпечаткам когтистых лап на тропе, оставленных зверем в разное время. Он жил здесь уже несколько дней, после того, как поймал и убил на берегу озера средних размеров оленуху, самку сокжоя. Оленуха приходила на водопой. Медведь подкараулил ее в прибрежных зарослях ольхи, набросился сзади, ударом могучей лапы перебил ей хребет и затащил в кедровую колку. Об этом говорили глубокие, вдавленные в ил отпечатки копыт бедного животного, примятая трава, где зверь тащил свою жертву, и место, где квасилось мясо. Свою добычу медведь спрятал тут же, неподалеку, под огромную колодину у старого кедра. Там зверь завалил оленуху разным мусором, травой, мхом. Из-под кучи хлама торчали копыта добычи. Стойкий запах протухшего мяса подсказывал о готовности «медвежьего блюда», однако отсутствие костей и рваной шкуры доказывали, что медведь еще не притрагивался к добыче, ожидая положенного часа. Григорию было понятно, что от добычи медведь не откажется, назначенное время наступит сегодня ночью, зверь вернется за оленухой, несмотря на человека, и неизвестно, чем все может кончиться.
