и по праздникам целоваться некогда. Больше всех надо.
— Кто-то ж должен…
И, слушая по радио музыку и стихи, пока стелила постель жена, стараясь перебить музыкой навязший в ушах хамеж и брань разгулявшихся молодчиков, лейтенант продолжал думать, что вот, наверно, музыка и все прочее красивое существует для того, чтобы решать загадки встревоженных душ, сообразовывать огромный океан человеческих судеб, который не обхватить никакими служебными колесиками, и что без этой человечности не проживешь и жизнь станет пустой, никчемной, сплошной суматохой с приевшимися, избитыми глаголами: отхватить, оторвать, провернуть, прошвырнуться…
«Что-то случилось», — решила Катерина Михайловна, когда в назначенный час Сергей не пришел. Он казался ей прямолинейным парнем, неспособным на хитрости и увертки.
Накопилась уже горка проверенных ученических тетрадей, а Сергея все не было.
В школе объявили очередной аврал, вспышка гриппа подкосила словесника, биолога, физкультурника. Физкультурник держался долее других. Глотая кальцекс с пирамидоном, тренировал ребят на школьном дворе, усиливал хриплый голос фонофором:
— Раз-два, делай. В здоровом теле здоровый дух!
Занятия в школе возобновились, но педагоги продолжали хворать, Катерине Михайловне довелось помогать коллегам, брать на буксир, проверять домашние работы других классов.
Встречались сочинения гладкие, причесанные, в чем-то очень похожие, как детские костюмчики с поточной линии: либо откровенно списанные, либо — что еще тревожней — тождественные в силу единообразного мышления. Было немало хороших и отличных работ, были и такие, о которых Катерина Михайловна подумала: талантливо. И оценить эти работы хотелось именно так, а не выводить стандартную пятерочку.
Огорчили тетрадки двоечников, но более всего последняя, аккуратная, в чистой обертке — должно быть потому, что отвечала тревожным мыслям Катерины Михайловны. На первой странице неровным ребяческим почерком было выведено:
«С мальчиками не дружу, потому что они смотрят на меня ненормальными глазами».
На обложке:
«Ученица 8-го «Б» класса».
А в другой тетради забытая записка:
«Все наши девочки громко смеются над тобой, потому что ты мендальная (так и написано: мендальная) мимоза. Теперь это не модно!»
Катерина Михайловна продолжала проверять тетради. «…Оцениваем работы учеников, отмечаем грамматические и стилистические огрехи, ставим оценки в тетрадях, табелях, аттестате, не ведая порой души ученика, которая не всегда проста и ясна. Не ведая, кто грядет — созидатель, творец или потребитель, убежденный, что все вокруг для него и ради него.
Ученик — мы так часто повторяем, склоняем это слово, что, кажись, забываем его истинный смысл.
Ученик — последователь, верящий нам, идущий за нами, приобщаемый нами к святая святых нашего времени».
Саранцев, как всегда, явился точно в условленный час:
— А твой подопечный, Катюша? — осведомился он, едва переступив порог.
— Подождем немного, — Катюша приняла со стула горку тетрадей, убрала учебники со стола, — посидим, потолкуем, попьем чайку.
— Не помешал тебе?
— Нет, я проверила уже тетрадки.
— Переживаешь ошибки и грехи?
— Больше смущает гладкость и похожесть сочинений. И очень радует, когда свое, не списанное, не скатанное, не составленное. В общем, класс большой, ребята разные, — безотчетно глянула на часы.
— Кстати, — перехватил ее взгляд Саранцев, — а где проживает твой подопечный?
— Не знаю.
— Где работает?
— Не знаю. Кажется, студент. Мы встретились случайно. Сергей произвел на меня впечатление честного, искреннего парня.
— Случайно, кажется, впечатление! И ничего кроме впечатлений? — Саранцев помедлил немного, как бы взвешивая что-то про себя. — Тогда разреши подсказать: Сергей действительно студент — Сергей Сергеев. Гуманитарного направления, по его собственным словам. Угловик. Проживает на улице Новопроложенной в доме номер…
— Предельно точно! Что еще надо знать о человеке!
— Погоди, это не все. Имел судимость. Отбывал. Судимость снята…
— Несправедливо осужденный! Теперь мне много понятно в его характере.
— Прошлое объясняет, однако не снимает ответственности за дальнейшее.
— Подозреваешь?
— Мой долг раскрыть все, что связано или что вокруг происшедшего. Я должен сказать тебе еще о другом… — Саранцев снова помедлил, потом отрезал враз: — Отпечатки пальцев на записке погибшей и на учебниках Марины Боса тождественны!
Саранцев не видел глаз Катюши, но весь облик ее поникший, дрогнувшие плечи…
Он пожалел, что так внезапно, жестоко ранил ее, и продолжал, не то оправдываясь, не то отстаивая свое:
— Ты видишь, я не ошибся относительно Марины Боса!
— Да, конечно — отпечатки… Отпечатки — это очень важно. Очень… Но что ты скажешь относительно… — Катерина Михайловна торопливо перебирала ученические домашние работы, — …относительно вот этих отпечатков, — она протянула Анатолию тетрадь Марины Боса.
«…Нам всем дорого красивое. Раньше я очень любила красивые витрины, часами любовалась красивыми вещами. Даже блестящие упаковки, яркие, целлофановые, с ленточками нравились мне. Потом вернулась в старую хату. Дед, баба, дымящая печь и нужно самой чистить картошку… Но вчера я подумала: вот были хаты с маленькими окнами и большим голубым небом над ними. Были песни — это значит красивая душа. Самое красивое, что есть на свете!»
— Почему ты защищаешь эту истеричку? — бросил на стол тетрадку Анатолий.
— Я не защищаю, я стараюсь понять. Понять ее и тех, кто рядом. За первой партой и за последней. Нельзя воздействовать не понимая.
— Понимать — воздействовать, игнорируя факты?
— Анализируя факты, как ты сам требуешь. Что такое мой труд, учительство, школа? Это прежде всего познание нового, самой новейшей нови со всем ее великим, радостным и тревожным. И могучая поросль, и мелкие кусты. Которые также являются действительностью, хоть и не всегда приятной. Для того, чтобы организовывать, я должна видеть все таким, как есть.
Саранцев знал, что остановить Катюшу, когда ее осеняло, невозможно, и не пытался прерывать.
— Истеричка? Да, истеричка. Но она вошла в мой класс. Такая, как есть. На картинках рисуют несравненно более приятных, белее совершенных. Но передо мной не картинки, а живой класс. Сейчас многие педагоги жалуются: «не такие дети»; в прошлые наборы были «такие», а теперь «не такие», трудные, сложные… Что делать? Не знаю, у меня нет рецепта. Я сама новенькая, еще не педагог, не учитель и даже не шкраб, а всего лишь человек, познавший ответственность перед своим классом.
Позвонили.
— Ну, вот… — порывисто поднялась Катерина Михайловна, — погоди, Толик, я открою…
Саранцев прислушивался к ее шагам — все такая же быстрая и шаги рассыпались звонко, как в школьном коридоре, — девочка с высшим образованием. Открыла дверь, не спрашивая, кто пришел, притихла и только уж потом:
— Маринка! Марина Боса!
— Я пришла, Катерина Михайловна… Я должна…
— Я ждала тебя. Я знала, что придешь!
— Я должна рассказать… Я долго не решалась…
— Хорошо, хорошо… Заходи, Мариночка. Я очень ждала тебя!
Рассказ Марины
Накануне дед наш ворожил по вечерней зорьке: солнце, мол, ушло в тучи и
