– Ни в коем случае! Я теперь сам себе хозяин!
Прокофьев устало потёр лоб. Интересно, можно ли считать Голокона личностью, способной принимать самостоятельные решения? Если да – то без его воли Антон не имеет права отправлять Голокона куда-либо. Ладно. Сейчас это второстепенный вопрос.
А в первостепенном – снова тупик. При одной мысли о похищенном телепате у Антона начала болеть голова.
– А вам, случайно, Голокон не нужен? – прервал его размышления консультант без туловища. – Я, как вы знаете, теперь свободен. Хоть вы и неполноценный, но, я думаю, мы что-то придумаем.
– Помолчи, – резко ответил Прокофьев. – Мне сейчас не до того.
– Ну и ладно. Не мешаю, – буркнула голова и, скосив все свои три глаза в сторону, как бы невзначай добавила: – Всё равно вы так ничего не добьётесь.
Прокофьев медленно повернулся к Голокону. Очень медленно. Чтобы успеть взять себя в руки, прежде чем ему на глаза попадётся наглая башка и возникнет непреодолимое желание сделать с ней что-то изощрённо-грубое.
– Как я ничего не добьюсь? Ты ведь даже не знаешь, что я собираюсь делать.
– Судя по всему, вы и сами этого не знаете, – ехидно ответил Голокон. – Кроме того, по вашим предыдущим действиям я могу сделать вывод, что вы типичный представитель служащих ГАИ. И вы сейчас пытаетесь выполнять свою работу так, как привыкли это делать.
– И?
– И ничего у вас не получится. Подход неверный. Пилоты к гаишникам относятся довольно прохладно, если не сказать больше.
Прокофьев взмахнул руками.
– Гениально! Ты прям Большую Медведицу открыл!
Голокон обиженно замолчал.
Через минуту Антону удалось снова успокоиться, и он спросил:
– И что же ты предлагаешь?
– Если бы нарушители не видели прямой угрозы, то становились бы беспечнее. Теряли бдительность.
Антон почесал подбородок. Под пальцами захрустела щетина. «А я же собирался с утра побриться, – отрешённо подумал сержант. – Если и дальше такие запарки будут, я, чего доброго, внешне превращусь в Семёныча».
– Допустим. – Прокофьев кивнул. – Продолжай.
– Когда вы останавливаете корабль, нарушивший правила, что вы делаете?
– Штрафую, конечно!
– А если пилот объяснит причину нарушения?
– Да они всегда объясняют! Такие глупости порой несут! И нарушение от этого не исчезает.
– Вот именно! Но сам нарушитель волей-неволей оправдывается не только перед инспектором. Он ещё и для себя ищет успокоения. Как только он нашёл причину своего нарушения, он обелил себя для себя самого. И после этого воспринимает штраф исключительно как придирку к нему.
С такой точки зрения на конфликты гаишников и нарушителей Антон ещё не смотрел. Звучала она довольно любопытно, однако никакой практической пользы не приносила.
– И что дальше? – спросил сержант. – Отпускать каждого, кто придумает какую-нибудь отмазку?
– Вовсе нет! Но нужно убедить пилотов в том, что вы работаете для их блага. Ведь пилоты не привыкли видеть от гаишников добро. Нужно немного реорганизовать саму работу ГАИ.
Тут Голокон попал в точку. Прокофьев сам неоднократно задумывался над несовершенством системы.
– Ты можешь предложить что-то конкретное? – спросил сержант.
Голова довольно хмыкнула.
– Итак, вы готовы прислушаться к советам эксперта?
– С каких пор ты стал экспертом по ГАИ?
– Я храню информацию о миллионах статистических опросов! – пафосно заявил Голокон. – Из них можно выловить информацию о любой профессии и любой ситуации! Итак, начнём. Сейчас я проанализирую данные.
Голова замолчала, и вдруг глаза у неё начали вращаться, словно колёсики с картинками в «одноруком бандите». Они вращались всё быстрее, зрачки превратились в размытую вертикальную полосу.
Через минуту скорость вращения начала падать. Сначала остановился левый глаз, потом правый, и, сделав ещё пару оборотов, замер средний.
– Анализ закончен. Я перебрал всю базу и отобрал все пожелания, которые кто-то когда-либо высказывал о ГАИ.
– И что? – нетерпеливо спросил Прокофьев.
– Не могли бы вы взять меня на руки?
– Зачем?
– Ну разве я могу так вести дискуссию? Ни кивнуть, ни покачать головой, ни саркастически склонить голову к плечу! Это противоречит элементарным правилам ораторского искусства!
Недоумение Антона росло с каждым словом.
– А если я возьму на руки, что изменится?
– Я буду прерываться и говорить, что делать.
Прокофьев пожал плечами, взял голову в руки и поднял её. Голокон начал говорить:
– Видите ли, ваша профессия, наклон вправо…
– Что? – переспросил Антон.
– Наклони меня вправо. Так выглядит более убедительно.
– А. – Прокофьев наклонил Голокона.
– Отлично! – довольно заявила голова и продолжила: – Ваша профессия не слишком популярна. Подними меня, сейчас я должен глядеть сверху вниз.
Прокофьев выполнил.
– Но я могу вам помочь, – продолжил Голокон. – Приблизь к глазам.
Прокофьеву всё это надоело, он засопел и поставил голову на стол.
– Эй-эй! Я этого не просил!
– Либо так говори, либо молчи, – отрезал Антон.
– Как хотите, – обиженно пробубнила голова. – Но учтите, эффект снизится.
– И слава богу.
Голова закатила глаза и замолчала. Некоторое время Прокофьев недоуменно глядел на неё, потом спросил:
– И что?
– Это, между прочим, я обиженно вскинул подбородок и требую извинений или хотя бы утешений!
– А ещё чего?
Голова грустно вздохнула:
– Я же говорил, эффективность снизится.
– Короче! Давай к делу! Что мне нужно делать, чтобы осчастливить людей?
– Застрелиться.
– Чего? – Прокофьев приподнялся в кресле, опёрся кулаками в стол и принялся сверлить глазами Голокона. В результате чуть не окосел, всё-таки трудно двумя глазами смотреть в три.
– Именно это пожелание высказали 75 % опрошенных, – как ни в чём не бывало дополнил Голокон.
– Кто бы сомневался. – Антон снова свалился в кресло. – А что там следующее? Желательно, не наносящее ущерб моему здоровью.
– Не наносящее?.. Тогда это нет… Тоже… Снова не то… Вот! Касается реорганизации станции. У вас есть какая-то синяя кнопка?
– Захват? Конечно. – Прокофьев ткнул пальцем через плечо. – Вот она, на пульте.
– Я, конечно, не могу понять, чем это поможет, но 30 % считают, что её нужно снять с пульта и засунуть…
– Стоп. Понял. Что ещё?
– Ну-у-у-у, – протянул Голокон. Похоже, у него заканчивались идеи. Видимо, пожелания пилотов не отличались разнообразием. – Ещё вы можете продавать шаурму или перестроить камеры в ночлежки.
– А стриптиз им не станцевать?
– Это пожелание – следующее в списке. За него проголосовали 65 % женщин и 3 % мужчин.
– Достаточно. – Прокофьев развернул кресло и с грустью поглядел в иллюминатор на виднеющиеся вдали Врата. – Я уже всё понял.
– На вашем месте я бы дослушал и попробовал реализовать хотя бы некоторые из моих рекомендаций.
Прокофьев резко развернул кресло снова к столу:
– Слушай, а погляди в базе, никто не хочет увидеть, как в ядерный реактор бросают болтливую надоедливую голову?
Голова задумалась.
– Нет. Такого нет… Эй! Это ты про меня? Ну знаешь!
Голова замолчала, Прокофьев облегчённо вздохнул. Через некоторое время голова подала голос:
– Между прочим, я сейчас в состоянии крайней оскорблённости. Не могли бы вы что-нибудь подложить под переднюю часть моей шеи, чтобы я мог высокомерно вздёрнуть нос и демонстрировать вам своё презрение?
– Нет.
– Ну пожалуйста!
– Нет, – отрезал Прокофьев.
Голова обиженно сморщила нос.
Однако стоило Антону вернуться к делам, как его снова отвлекли. На этот раз вернувшийся с дисканского корабля Карлито.
– Ну? Как я его?
– Кого его?
– Ну стекловище это! Теперь вы его арестуете?
– Нет.
– Я же обнаружил голову!
– Во-первых, её обнаружил пилот и принёс сам. Во-вторых, лучше бы её вообще никто не находил.
– Эй! Я всё слышу! – возмутился Голокон. – Кстати, товарищ сержант, а вашему другу не нужен квалифицированный Голокон? Я мог бы…
– Ё-моё! – Карлито от неожиданности высоко подпрыгнул. – Оно ещё и разговаривает! А можно я поближе подлезу? Оно не укусит?
Антона сорвало:
– Да оставьте вы все меня в покое! Дайте спокойно поработать!
Прокофьев резко поднялся и вышел из помещения. Остановился в коридоре, закрыл глаза и прислонился к стенке, пытаясь успокоиться.
Нет, так нельзя. Нервы нужно держать в узде. Да только как это сделать, когда столько всего навалилось?
Хотя на что он, собственно говоря, злится? На пилота? На Голокона и Карлито? На Рыкова с его проверкой? На улетевшего Семёныча?
Нет. Прокофьев злился только на себя. На свою беспомощность.
Он всегда был уверен, что его знаний с головой хватит на разрешение любой рабочей ситуации. И что? Стоило Семёнычу улететь, и он беспомощен, словно младенец, пытающийся стащить двадцатилитровую банку варенья с верхней полки.
