доме в горах, заниматься переводами, писать рассказы, тренироваться и восстанавливать ноги. Но что будет делать Константин в высокогорной деревне, вдалеке от цивилизации, среди гор и снега. Как они с Кирой будут общаться? Кем станут друг для друга? Захочет ли Кира, чтобы Костя нарушал привычный уклад ее жизни? Захочет ли быть с ним или уйдет к Марко? И наконец, какой нормальный здравомыслящий человек променяет успешную Московскую карьеру, устроенную жизнь, на проживание в горах в чужом доме, в какой-то непонятной роли?
Чем больше Костя перебирал в голове эти вопросы, тем больше сомневался. Решение уладить дела и вернуться к Кире, такое ясное и простое вначале, вдруг померкло, поблекло, стало неопределенным и размытым. Костя никак не мог освоиться в Москве, не решался улететь в Черногорию и не знал, что делать дальше. Чем дольше он сомневался, тем сложнее было принять решение.
В то же время Кира, словно догадавшись о его сомнениях, начала отстраняться, теперь она совсем не звонила сама, а дожидалась звонков от Кости. О своих достижениях рассказывала спокойно, как-то не весело с легкой самоиронией, и едва различимой горечью в голосе. И чем сдержаннее и холоднее были Кирины рассказы, тем реже и реже звонил Константин в клинику.
Костя сам не заметил, как закончился сентябрь. Понемногу Москва стала дождливее и холоднее, деревья снимали золотые наряды, готовясь к зимнему сну. С каждым днем мужчина все больше привыкал к жизни в большой квартире, к одиночеству и московскому климату. Воспоминания о черногорском лете померкли, и казались теперь странным сном то ли плохим, то ли хорошим, он не знал точно.
Раз в неделю Константин ездил на ужин к матери и каждый раз с содроганием ждал неудобных вопросов о Кире, о планах на будущее. Но мама, казалось, говорит обо всем на свете, но только не о событиях этого лета. "Быть может, поддержи она меня, спроси, что-нибудь, – думал Костя, – я бы принял-таки какое-то решение".
Он сам ругал себя за эти мысли, за то, что не мог определиться и перекладывал ответственность за свою нерешительность и трусость на окружающих. И все же время шло, Константин позволял работе, заботам и быту затягивать себя все глубже. Московский холод легко развеивался под натиском дорогих, кашемировых свитеров, хорошего коньяка, виски и терпкого табачного дыма. Этими же средствами Костя боролся с одиночеством, апатией и опустошенностью, которые охватывали его холодными вечерами.
В один из таких вечеров в дверь Костиной квартиры позвонили. Он открыл и увидел на пороге Лену.
– Я слышала, ты вернулся, – она нежно улыбнулась, – мог бы и позвонить, рассказать, как тебе жилось в Черногории.
Костя в упор смотрел на бывшую подругу. Она не изменилась за эти месяцы: все такая же картинно-красивая, тонкая, обидчивая, но готовая простить Косте все на свете, она смотрела на него своими детскими синими глазищами и ждала приглашения войти. И то ли от одиночества, от осеннего холода и бессмысленности всего происходящего, то ли по глупости, он неловко отступил назад, впуская ее в квартиру…
Глава 2. Возвращение
Кира собралась за 15 минут, сама без посторонней помощи покидала в большую спортивную сумку одежду, несколько книжек и словарей, завязала в хвост длинную черную гриву, в последний раз села на больничную койку и стала ждать. В палате было тихо, только часы на полке мерно тикали отсчитывая секунды и минуты.
Ждать пришлось довольно долго, длинная минутная стрелка не меньше тридцати раз пробежала по кругу, прежде чем дверь палаты открылась, и вошел Драган. В руках он держал толстую папку – медкарту.
Драган смерил Киру внимательным, оценивающим взглядом и покосился на спортивную сумку посреди кровати.
– Скажи мне, ты понимаешь, какое это безумие в твоем состоянии ехать в горы? – он говорил медленно и апатично, словно повторял давно заученный текст.
– Представляю, – Кира энергично кивнула. Она встала с кровати и решительно протянула вперед руку.
Драган вздохнул и подал девушке документы.
– Береги себя! – сказал он задумчиво. – И не попадайся мне больше!
Кира с улыбкой кивнула.
***
Вечером того же дня высоко в горах, в паре километров от центра Черногорского города Жабляк, остановился автомобиль. Из него выбежал молодой водитель, оббежал машину, распахнул пассажирскую дверцу и подал руку женщине лет тридцати – тридцати пяти, высокой, черноволосой, немного бледной. Кира медленно опустила ноги на землю, встала и не спеша, опираясь на трость, пошла к дому.
В Черногории стояла яркая, цветастая осень. Сад встречал хозяйку самым прекрасным своим убранством, под ногами в желтой, выжженной солнцем траве, виднелись упавшие яблоки. В воздухе угадывался запах костра, сена и свежего хлеба, который пекли где-то неподалеку. Листья, что пожелтели и опали в первую очередь, забились на крыльце под деревянный стол. А дом, дом словно спал в ожидании Киры, уверенный, как всегда, что однажды скрипнет калитка, и она вернется.
Калитка действительно скрипнула, тонко и жалобно. Очень медленно, едва переставляя все еще непослушные ноги, Кира вошла во двор и направилась к дому. По дороге девушка касалась рукой шершавых стволов яблонь, словно обнимая давних друзей, прислушивалась к звукам и запахам вокруг, долго рассматривала дом, задремавший в ожидании хозяйки. Наконец, она добралась до крыльца, осторожно села на нижнюю ступеньку, положила трость, закрыла ладонями лицо и заплакала.
Она плакала почти беззвучно, просто из глаз текли крупные, соленые слезы, смывая воспоминания об аварии, больнице, операциях, о днях и месяцах беспомощного, неподвижного ожидания, о тяжелых тренировках, когда каждый шаг, каждое движение доставалось с таким трудом. Плакала от радости, что все закончилось, что впереди зима, любимый дом, любимая работа, друзья, жизнь, та прекрасная жизнь, ради которой можно совершить любой подвиг. Она плакала и оттого, что в этой чудесной жизни, в этой осени не нашлось места для Кости, что он снова уехал и на этот раз окончательно.
Прошло, наверное, около часа, а Кира все еще сидела на крыльце. Она уже не плакала, а задумчиво смотрела по сторонам, оценивая, сколько всего ей предстоит сделать. В какой-то момент снова скрипнула калитка сада, и к крыльцу решительно подошла Тома.
– С возвращением, – Тома улыбнулась своей мягкой, умиротворенной улыбкой, – скажи ты, что приедешь, мы бы прибрали в саду и в доме, а так все придется делать вместе.
– Ничего, – Кира с нежностью оглядела сад, – мне так больше нравится, ты же знаешь, я не очень люблю порядок.
Тома помогла Кире подняться, открыла дверь, и вместе женщины вошли в спящий дом, разбудили его своими разговорами, шагами, фырканьем закипевшего чайника, звоном посуды.
Не прошло и часа, как в доме стало тепло и уютно. Тома привела всех домашних и каждому дала важное задание. Вук развел огонь в камине, сама Тома завела
