тебе информацию и сделала выводы. Скорее всего, на твоем месте каждый поступил бы также.
— Тогда в чем проблема? Ты продолжаешь хранить ото всех тайны. Отказываешь помогать, когда я прошу тебя об этом. Что еще в нашей и без того сложной ситуации мне нужно испортить прежде, чем до тебя дойдет?
Ник усмехается краешком рта, но взгляд его остается напряженным.
— Просто все несколько сложнее… — осторожно произносит он. Аккуратно отмеряя, выцеживая каждое слово, как будто они опасны. — У меня есть воспоминания, которые я не могу объяснить. Я догадываюсь, что случилось, но от этого все становится еще запутаннее. Помнишь ту библиотеку в Хелдшире?
Я хочу отвернуться, потому что чувствую, как красные пятна поднимаются по рукам на плечи и предательски ползут на лицо, но продолжаю стоять как вкопанная.
— Мы переспали, да?
Видимо, мой внешний вид кричит громче любых слов, потому что Ник резко отшатывается назад и испуганно смотрит на меня. Впервые я вижу, как теряется этот парень.
— Вот дерьмо… — проговаривает он, закрывая рукой лицо. — Зря я так в лоб, я почему-то думал, ты тоже вспомнила. Я опираюсь рукой на стенку, чувствуя, как земля медленно уплывает из-под ног, а ситуация из-под контроля. И в тот момент, когда открываю рот, чтобы хоть что-то ответить, Ник опрокидывает ситуацию окончательно: — Ну теперь-то уже какая разница, да? Все равно по глупости ведь.
Я обреченно прикрываю глаза и сглатываю.
— У меня никогда не было серьезных отношений. Ты не нравишься мне, я не нравлюсь тебе, — теперь слова бьют, как пули, не остановишь и не спрячешься. — Это был бунт против системы, против твоего отца. Да черт вообще знает против чего. Не хотел бы, чтобы между нами висели скелеты в шкафах, но видишь, как вышло.
Вижу. Куда уж тут яснее.
— Противнее всего то, что с кем бы из них ты там ни была, он мой друг. Так что я понимаю, почему ты меня ненавидишь и всеми силами пытаешься избавиться.
Мне требуется несколько секунд, чтобы обуздать масштаб безумия собственного сердца и спокойно произнести:
— Я тебя не ненавижу.
Ник замирает. А язамолкаю, ожидая какой-нибудь реакции, но встречаюсь лишь с его взглядом, потонувшем в полумраке. Запутавшимся. Усталым.
Кроме крошечного окошка над нашими головами, которое настолько покрыто пылью, что почти не пропускает солнечные лучи, в комнате нет света. А в темноте признаваться всегда легче. И я тихо выдыхаю: — И не пытаюсь избавиться.
Ник наклоняется чуть ближе, по сантиметру убивая дистанцию между нами. Выпрямляется, становясь выше. Мне приходится слегка запрокинуть голову.
— А чего ты хочешь? — шепотом спрашивает он.
Дыхание на мгновение перехватывает.
В голове крутится столько слов. Столько всего случилось…
И я тихо отвечаю:
— После всего, что ты сделал ради меня в Лаборатории…
Ник прикрывает глаза, словно испытывает головную боль, и резко делает шаг назад.
— Прекрати, — обрывает он. Выходит обречено глухо. — Хватит относиться ко мне так, словно ты мне чем-то обязана. Ты не обязана, ясно?
О, Господи, я не то хотела…
— Хватит ходить вокруг меня на цыпочках, изображая скромность, ни грамма тебе не свойственную! — уже заметно раздражается он. — Я и на эту дурацкую авантюру согласился только потому, что мне надоела твоя уступчивость.
Я опускаю взгляд, потому что понимаю его слишком хорошо. Дружба из чувства долга едва ли лучше любви из-за жалости.
— Я не предъявляю счет, ясно? — повторяет он, настойчиво ожидая ответа, и вместо того, чтобы пускаться в ненужные оправдания, я молча киваю.
— Да.
В его ответном взгляде что-то меняется, острые углы смягчаются, и голос, прежде грубый и шершавый, превращается в заискивающе дразнящий: — Тебе все равно его не оплатить.
Вдохнув поглубже воздух в легкие, я чувствую, как нежность к этому идиоту разливается внутри, словно патока, и растягиваюсь в широкой улыбке, понимая, как на самом деле по нему скучала. Невероятно.
Ник протягивает руку, предлагая мир или дружбу, как будто мы знакомы всего пару минут. Как будто нас отбросило обратно в снежный декабрь, где все было запутано, но одновременно так просто и понятно. Была я и был он. И что-то неуловимое между нами, что снова возвращается, смывая недомолвки старых обид.
Хочется рассмеяться от всей души. Хочется отвесить за все «хорошее» подзатыльник. Хочется схватить его за рубашку, сминая ткань, и прижаться губами к его приоткрытым губам. Чтобы отпустило наконец нас обоих. Но все, что я делаю, — надеваю на лицо позабытую усмешку и по пути к лестнице бросаю: — Это мы еще посмотрим.
Ник не успевает ничего ответить, да и чувствую, ему все равно больше нечего сказать, но последнее, что я вижу, покидая чердак, — его широкую улыбку.
Глава 9. Ножи и братья
Этой ночью мне едва удается заснуть. Я вроде не сплю, лежу в полудреме, слышу скрип досок под ботинками дежурного, завывание ветра и потрескивание стекол — еще вчера передавали предупреждение об урагане, но мне точно снится сон.
Я бы запросто могла спутать его с реальностью, потому что все, чем я занимаюсь там, — разгребаю мусор и слоняюсь без дела по развалинам. Но в этот раз все иначе.
Разбирая сваленный в углу театральный реквизит и одежду, большинство из которой превратилась в тряпки и отправится в печь, я замечаю среди вешалок серый чехол на замке. — Это платье, — шепчу я, едва открыв металлическую молнию. Того же цвета, что и военная форма парней, но с открытыми плечами и корсетом, завязки на котором тут же притягивают взгляд. Не могу удержаться, чтобы не погладить, пропустить прохладный шелк сквозь пальцы.
Стыдно признаться, но мне хочется его надеть, и без зазрения совести я делаю это. Именно тут и понимаю, что всё это не по-настоящему. Ведь платьям в казарме не место. Красота — первая жертва, принесенная во имя выживания.
Я скидываю штаны из грубой ткани, стягиваю колючий свитер и касаюсь накрахмаленного кружева. Легкая ткань опутывает воздушным коконом, словно прохладные объятья, и от удовольствия я закрываю глаза.
— Ви, мне
