Вперед не ведаю пути.
Но я опять берусь за рифмы,
Чтоб в них опору обрести.
Ты не суди об этом строго,
Возьми тетрадку и пиши.
Пусть лягут искренние строки,
И станут музыкой души.
Народный депутат
Весной 1990 года из Конституции убрали пункт о «руководящей и направляющей роли КПСС», а Горбачев стал президентом СССР.
В апреле я был на альтернативной основе избран депутатом районного совета города Москвы. Эти выборы были особые. Райком КПСС уже не руководил ими.
В начале агитационной кампании первый секретарь Позднеев Василий Федорович посоветовал работникам аппарата выдвигаться самостоятельно. Что я, собственно говоря, и сделал.
Своими доверенными лицами я выбрал Инну Аполинарьевну, работавшую до выхода на пенсию заведующей парткабинетом в бывшем моем Институте и Нину Яковлевну, беспартийного активиста, проживающую в одном из домов моего округа. С этими двумя женщинами мы провели пару встреч с избирателями и выиграли с большим преимуществом среди полутора десятков кандидатов.
В моей программе было два основных пункта: развитие самоуправления и борьба с коррупцией в исполкоме райсовета. И это был не лозунг. Уже на первой сессии я зарегистрировался как независимый депутат, и мы создали группу из сторонников самоуправления, в которую входили депутаты самых различных политических убеждений: от бывшего аппаратчика (это я) до сторонника монархии (был и такой депутат). С одним из таких бывших депутатов — Александром Давыдовичем Щербаковым — я поддерживал знакомство много лет.
Наша группа была довольно активной, и большинство наших предложений принималось райсоветом. Вот только председателем райсовета — в новом составе появилась и такая должность — избрали Позднеева, первого секретаря райкома. То есть в нашем маленьком районе повторилась история с выборами в Союзе, только там избрали Президента, а у нас Председателя.
Но зато исполком райсовета поменяли без разговоров, мне даже выступать на сессии не пришлось, до того этот состав был скомпрометирован. Так что основная цель, ради которой я, собственно, избирался в депутаты, была выполнена. Я старался, более или менее, активно участвовать в жизни совета, поддерживал связь со своей группой, но в руководящие органы не лез, чем, кажется, обманул ожидания моих бывших коллег. И только однажды не сдержался, и ввязался в открытую перепалку.
Скажу откровенно, мне удавалось бывать далеко не на каждой сессии. Но одну, как я ни был занят, пропустить я не мог.
— Твои райкомовцы хотят скинуть Замочникова, — предупредил меня по телефону Щербаков.
— Какая ерунда, — пытался отнекиваться я, — ведь он в этой должности без году неделя. И кому это он успел насолить за это время? Он и в депутаты прошел, и председателем исполкома был избран, налегая на то обстоятельство, что он теперь богатый человек и брать взятки не станет, и своим подчиненным не позволит.
— А ты приходи, посмотришь, — ответил мне Щербаков.
На сессии после довольно краткого доклада председателя исполкома начались выступления в прениях. Буквально с первого выступающего мне стало ясно, что налицо заготовка моих бывших коллег. Каждый выступающий зачитывал по бумажке какие-то свои претензии к Замочникову, и в заключение не забывал добавить, что товарищ Замочников не оправдал доверия и поэтому должен уйти.
— Так, вот выступил представитель рабочего класса, — мысленно загибал я пальцы, — теперь Позднеев должен дать слово женщине.
Действительно, следующей выступала женщина. Все это было мне знакомо, знакомо до тошноты. Я полистал доклад Замочникова, который был размножен и представлен каждому депутату. Удивился тому, насколько грамотно и профессионально он был составлен. Ни «воды», ни лишних заверений. Все четко, ясно и по делу.
— Браво, Виталий Алексеевич, — подумал я, — у Вас, оказывается, есть очень толковые друзья, но и врагов, Вы, кажется, тоже успели завести немало.
В перерыве ко мне буквально подбежала Светлана Ивановна. Еще несколько месяцев назад она работала в моей группе, а сейчас была секретарем исполкома.
— Геннадий Вениаминович, — чуть ли не со слезами на глазах взмолилась она, — что же это такое делается? Какие-то интриги, мелкие обиды, а по существу — ничего. Это просто заговор с целью убрать неугодного им Виталия Алексеевича. Вмешайтесь, ради бога, хоть Вы.
Я пообещал. После перерыва выступили еще один или два человека, и продолжили нести по бумажке все такую же невнятицу, и только в заключение с жаром потребовали отставки Замочникова.
— Ну, что, товарищи депутаты, мне кажется, все ясно? Будем подводить итоги? — начал, как ему казалось, заключительную часть заранее подготовленного сценария Позднеев.
— Ясно, что там продолжать, — раздались голоса подголосков. И тут, желая проявить свою демократичность, Василий Федорович совершил досадную ошибку:
— А может быть кто-то еще хочет высказаться?
Он произнес эту фразу скороговоркой, в явной надежде, что никто не успеет поднять руку и взять слово между этой и уже готовой прозвучать заключительной фразой об окончании прений.
Но не тут-то было. Я уже успел вскинуть руку, и, не дожидаясь приглашения, двинулся к трибуне.
С тех пор прошло уже тридцать лет, и я не ручаюсь за то, что повторю это выступление слово в слово. Но основную его логику я передам верно. В груди у меня все кипело от возмущения, но я говорил тихо и не спеша, чувствуя, что меня слушают и мне верят большинство из двух с половиной сотен депутатов.
— Уважаемые коллеги, — начал я, — я не первый год работаю в этом здании, и поэтому могу с легкостью отличить руку моих бывших коллег, которую они очень сильно приложили в желании сформировать общественное мнение против недавно избранного нами председателя исполкома. Я довольно давно знаком с Виталием Алексеевичем, но не являюсь ему ни другом, ни даже единомышленником. Но доклад, который он нам представил, является очень дельной и профессиональной программой, в которой все мы крайне нуждаемся. И что же? Разве кто-нибудь из выступающих хоть словом обмолвился по существу этой программы? Вместо этого какие-то высосанные из пальца обиды.
