А проветрить мысли мне было необходимо. Ибо от всего, что мы уже узнали, — а еще более от того, чего мы пока так и не смогли узнать, — чувствовал я себя ох как скверно. Ум заходил за разум. И главное — поселился в моем сердце страх. А тут еще — Засамарская слобода, окраина, населенная опасным людом. Потому, прежде чем выйти из дома, проверил я привезенный Кольт, начинил его пятью собственноручно снаряженными зарядами и спрятал во внутренний карман сюртука. И вот что показалось мне тревожным: Владимир видел все эти мои приготовления, но не выказал никаких возражений. А ведь был он по характеру человеком язвительным и насмешливым, мог и подтрунить над военными сборами бывшего поручика, сказать что-нибудь вроде: «Мальбрук в поход собрался!» Ан нет, не только насмешками не взыскал, так еще и еле заметно кивнул в одобрительном смысле: мол, правильно делаете, Николай Афанасьевич, экспедиции наши все более опасными становятся.
Мы шли по улице небыстрым, но все же довольно торопким шагом. Владимир был погружен в собственные думы, я со своей стороны помалкивал, дабы не мешать ему. Тяжесть оружия в кармане действовала на меня успокаивающе.
Мы одолели изрядную часть Сокольничьей улицы и как раз пересекли Предтеченскую, как вдруг нас остановил раздавшийся позади возглас: «Володя! Ульянов!»
Я оглянулся. К нам приближалась пролетка, запряженная сытой гнедой лошадкой. В пролетке, позади кучера, стоял человек, призывно размахивавший руками. Через считанные мгновенья пролетка остановилась рядом, и человек выпрыгнул, оказавшись перед нами.
Был наш неожиданный преследователь совсем юн — моложе Владимира года на два. Его овальное лицо с высокими скулами показалось мне несколько простоватым, по щекам разливался совсем еще детский румянец. Большие, навыкате, глаза смотрели простодушно и ярко блестели, словно были подернуты слезами.
На юноше были черные диагоналевые брюки и расстегнутая черная же тужурка, под которой виднелась белая косоворотка, подпоясанная узким кожаным ремнем; в уголках бархатного воротника, обшитого синим кантом, сидели эмблемы — скрещенные гаечный ключ и молот. В руке молодой человек держал студенческую фуражку с темно-зеленой тульей и черным околышем.
— Ба, Глеб! — оживленно воскликнул Владимир. — Какими судьбами? Что это вы нарядились во все черное? Вот, Николай Афанасьевич, познакомьтесь, — сказал Ульянов. — Мой друг Глеб Кржижановский.[31] Учится в Петербургском технологическом институте, будущий инженер. Вдохновенный певец электрического рая!
Юный Глеб покраснел еще больше, однако на шутливое замечание Владимира ничем не ответил.
— Глеб, а это — Николай Афанасьевич Ильин, я вам о нем рассказывал. Помните, мы с вами были в книжном магазине Грау, и я упомянул Елену Николаевну Пересветову из магазина Ильина? Так вот она дочь Николая Афанасьевича.
Глеб нахмурился.
— Пересветову? Позвольте, только сейчас сообразил! Она имеет какое-то отношение к Евгению Пересветову?
— Евгений Александрович Пересветов — мой зять, — сказал я. — Вы с ним знакомы?
— Немного знаком, да. Странный человек, — ответил Глеб. — То нелюдим, знаете ли, бука. То вдруг сама любезность. Неровный у него характер, и оттого многие в железнодорожной управе его недолюбливают. Да и в училище тоже — у меня там друзья учатся. Прозвище ему дали — Полусветов. Иной час светлый лицом, приветливый, а проходит немного времени — темный, мрачный становится. Вот и получается: Полусветов. Да что ж мы стоим? Я специально остановился, чтобы вас подвезти.
Мне, признаться, не очень хотелось ехать в новой компании, да и прогулка явно шла на пользу, поэтому я поднял было руку, чтобы сделать вежливый жест и отказаться, но Владимир меня опередил.
— Очень любезно с вашей стороны, — сказал он, приветливо улыбнувшись Глебу. — А вы-то сами куда собрались? Может быть, нам и не по дороге вовсе!
Я проглотил слова отказа и снова, в который раз, отметил манеру молодого Ульянова обращаться ко всем, за исключением родных, непременно на «вы», даже если эти «вы» относятся к разряду друзей и младше возрастом.
— А даже если не по дороге, что с того? — Глеб пожал плечами. — Не беда. Отвезу вас да и поеду. Собственно, мне надобно попасть в дом Светова на Соборной, то есть в бывший дом Светова…
Владимир на мгновенье задумался, потом кивнул.
— Ну, коль скоро вы предлагаете… Нам, признаться, нужно в Засамарскую слободу. Это для вас далеко, но часть пути можем проделать вместе. Просто компании ради. Если поедем по Заводской, то на углу Соборной мы сойдем, а вы свернете и быстро доедете по назначению. Крюк для вас получится не такой уж и большой. Это очень кстати, — Владимир обратился ко мне и непонятно отчего подмигнул. — Что-то у меня сегодня силы в ногах нет, не знаю, чем это и объяснить. У вас-то, Николай Афанасьевич, закалка воинская, вы, наверное, версты готовы отмахивать…
— Полно, Володя, на себя наговаривать, — запротестовал я. — Сил у вас предостаточно, и ходок вы превосходный, а вот у меня той закалки давно уже нет…
Дождавшись, пока мы разместились в экипаже, Глеб сел на откидную скамеечку спиной к кучеру, после чего скомандовал: «Трогай!».
Кржижановский добродушно поглядывал на меня своими выпуклыми глазами, а на Ульянова смотрел даже с некоторым благоговением. Внешность младшего товарища Владимира располагала к отзывчивости, я отчего-то растрогался и спросил:
— Скажите, пожалуйста, Глеб, «певец электрического рая» — это такое шутливое студенческое прозвище, или мой молодой друг, пусть даже говоря юмористически, имел в виду что-то серьезное?
— Ну конечно, серьезное! — воскликнул Ульянов.
— Ах, Володя, вечно ты все переворачиваешь! — махнул рукой Глеб.
«Интересно, — подумал я, — а Глеб к Владимиру все же на „ты“…»
— Никакой я не певец, — продолжал Кржижановский, — но в электрическое процветание верю!
— Это какое же такое процветание? — не утерпел спросить я, хотя, как мне кажется, понимал, о чем идет речь.
— Ну вот смотрите, — возбужденно заговорил Глеб. В том, как он произносил слова, была легкая, малозаметная неправильность, но должным образом осмыслить ее я пока не мог. — Возьмем наш город, Самару. Сейчас здесь примерно тысяча уличных фонарей, все керосиновые и газовые, и ни одного электрического. Но пройдет не более десяти лет, и у нас появится электрическое освещение, а немногим позже электрические лампы будут повсюду — на всех улицах, во всех домах.[32] Или еще. Мы едем по Сокольничьей улице, вот трехэтажное здание, вон еще одно, на других улицах и повыше есть. Везде лестницы. А ведь если установить электрические подъемники, можно без всяких лестниц подниматься на любой этаж. Да хоть пролетку взять, в которой мы едем. По всему городу — сплошь лошади да верблюды, пролетки, кареты, ландо, купе и прочее. Куда как интереснее сесть в электрический трамвай, или даже безо всяких рельсов — просто в электромашинный экипаж, и ехать куда надобно. Ни овса не надо, ни навоза не остается!
— Положим, электрическую машину тоже чем-то кормить надо, — заметил я.
— Ну уж не овсом, это наверняка! — отрубил Глеб. — Да что я про подъемники да экипажи! Электрические моторы облегчат человеческую деятельность во всех ее сферах, электрические табуляторы — слышали про такие? в Америке уже есть! — изменят статистику и вообще все счетное дело, а электрические лампы просто дадут нашей жизни совершенно иной свет. Вот выучусь на инженера — всенепременно буду заниматься электричеством. Только дайте срок, мы всю Российскую империю наэлектризуем!
Я поразился энергичным вдохновением, звучащим в словах Кржижановского, но мысли мои, вопреки услышанным оптимистическим речам, обрели как раз противоположную окраску, проникшись пессимизмом и безнадежностью.
«Где тот фонарь, — подумал я, — и не важно, керосиновый он, газовый или электрический, который осветил бы мне путь к моей Аленушке? Нет такого фонаря. Где тот экипаж, верблюжий, конный или электромашинный, который домчал бы меня до моей несчастной дочери? Нет такого экипажа. Так какое мне дело до наэлектризованности всей империи, если в беде моя кровинушка, а я ничем не могу ей помочь? Ах, Аленушка, Аленушка, где же ты теперь?»
Пока молодой Кржижановский пел свой гимн электричеству — а ведь действительно певец техники! — Владимир слушал его с интересом, но и внимательно приглядывался к нашему провожатому. Вдруг он пригладил свою светлую бородку и поинтересовался:
— А ведь вы, Глеб, не слишком торопитесь — по вашим-то делам. Что так?
Кржижановский тяжело вздохнул.
— Грустные у меня сегодня дела, — сказал он тусклым голосом. Его электрический задор как рукой сняло. — Даже очень грустные.
— Заболел кто-нибудь? — спросил Владимир.
