зашагал», «Но вместо них я вижу виночерпия — / Он шепчет: “Выход есть — к исходу дня / Вина! И прекратится толкотня» (сравним еще с песней А. Розенбаума «Мне пел-нашептывал начальник из сыскной…», 1982). Этот же виночерпий» уже упоминался в песне «О знаках Зодиака»: «…Как сладкий елей вместо грога, / Льет звездную воду чудак-Водолей / В бездонную пасть Козерога». А мысль, заключенная в строках «Ему шептали в ухо, что истина в вине, но…», «Он шепчет: “Выход есть — к исходу дня / Вина!..», — встречается также в стихотворении «Вооружен и очень опасен»: «Он врал, что истина в вине. / Кто доверял ему вполне — / Уже упал с ножом в спине, — / Поберегитесь!» /5; 97/. Очевидно, что речь идет о персонифицированной власти, которая спаивает неугодных людей (как уже было, например, в песне «Про попутчика»: «Помню, он подливал, поддакивал…») и уничтожает их.
Некоторые мотивы из песни «Гитара» много лет спустя повторятся в посвящении к 15-летию Театра на Таганке: «Другие появятся с песней другой» = «Придут другие в драме и в балете /Ив опере опять поставят “Мать”» (этот же мотив встречается в стихотворении 1975 года: «Придут другие, еще лиричнее, / Но это будут не мы — другие» /5; 31/, - где, в свою очередь, налицо заимствование из стихотворения А. Вознесенского «Прощание с Политехническим», 1962: «Придут другие — еще лиричнее, / Но это будут не вы — другие»[2025]); «Но кажется мне, не уйдем мы с гитарой / В заслуженный и нежеланный покой» = «Но в пятьдесят, в другом тысячелетье, / Мы будем про пятнадцать вспоминать».
Он покажет, на что он способен,
Но и я кое-что покажу!
Подобное со- и противопоставление лирическим героем себя своему врагу встретится также в шахматной дилогии: «“Он играет чисто, без помарок…”. / Ничего, я тоже не подарок», — и в черновиках песни «Ошибка вышла»: «Он дока, но и я не прост» /5; 387/.
Вообще наблюдается множество параллелей между «Песней микрофона» и медицинской трилогией: «Он поет, задыхаясь, с натугой <…> Я тянусь своей шеей упругой / К золотому от пота лицу» = «А он кряхтел, кривился, мок <.. > Шабаш калился и лысел, / Пот лился горячо»; «Он устал, как солдат на плацу» = «Вон он и то — устал» /5; 392/; «Он сдавил мое горло рукой» = «Вот в пальцах цепких и худых / Смешно задергался кадык»; «Он сдавил мое горло рукой» = «Сдавил мне череп, а потом…»; «Застонал я — динамики взвьши» = «Я было взвизгнул, но замолк»; «А на лицо его моя тоска / Легла корявой тенью микрофонной» (АР-13-13) = «Я никну и скучаю»; «Что мне делать? Чудес не бывает — / Я ведь не говорю, не пою» (АР-3-170) = «Всё что-то пишет в протокол, / Хоть я не отвечаю»; «Часто нас заменяют другими, / Чтобы мы не мешали вранью» (черновик: «Я мешал ему врать»; АР-3-170) = «Не надо вашей грубой лжи» /5; 381/ (другой черновой вариант: «Врешь, ворон, — больно прыток!» /5; 395/); «Он бальзамом мне горечь вливает <…> Это патока, сладкая помесь» = «Вот сладкий газ в меня проник, / Как водка поутру»; «В микрофонную глотку мою» = «И газ в мою гортань потек / Приятным алкоголем» /5; 405/.
Последние цитаты напоминают также ситуацию в песне «О знаках Зодиака» (1974): «Он бальзамом мне горечь вливает <…> Это патока, сладкая помесь» = «Как сладкий елей вместо грога, — / Льет звездную воду чудак Водолей / В бездонную пасть Козерога» («^г^]^<^^]ь… вливает» = «грога… льет»; «сладкая помесь» = «сладкий елей»). Причем пасть Козерога соответствует «микрофонной глотке» из «Песни микрофона» и гортани лирического героя из «Истории болезни» (а в стихотворении «Он вышел…» сказано: «Вверх взмыла крышка, пасть раскрыл рояль»). Существует еще одно интересное сходство между «Историей болезни» и черновиком песни «О знаках Зодиака»: «Вот сладкий газ в меня проник, / Как водка поутру» /5; 85/ = «Вот словно нектар или сладкий елей <…> Льет звездную воду седой Водолей / В раскрытую пасть Козерога» (АР-7-201).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Очевидно, что в форме отношений Козерога и Водолея вновь зашифрован конфликт поэта и власти, тем более что Козерог напоминает Козла отпущения^0, а Водолей как символ власти встретится в посвящении «Пятнадцать лет — не дата, так…» (1979): «.Любимов наш, Боровский, Альфред Шнитке, / На вас ушаты вылиты воды». Да и о чудаке как об антагонисте поэта мы уже говорили («Какой-то чудак объяснил мне пространно…», «Некий чудак и поныне за Правду воюет, — / Правда, в речах его правды — на ломаный грош», «Говорили чудаки, / Злые-злые языки…»).
Кроме того, реплика лирического героя в «Истории болезни»: «Вот сладкий газ в меня проник. / Как водка поутру», — заставляет вспомнить «Путешествие в прошлое» (1967), где его также подвергли насилию: «Кто плевал мне в лицо, а кто водку лил в рот».
Позднее этот мотив возникнет еще раз в «Райских яблоках»: «Я пока невредим, но и я нахлебался озоном. / Лепоты полон рот, и ругательства трудно сказать». Здесь герой не по своей воле нахлебался озоном; в «Истории болезни» ему сделали наркоз при помощи газа; Козерогу вливают в пасть звездную воду; а микрофону — горечь. Причем если горечь сравнивается с бальзамом, а звездная вода — со сладким елеем («Как сладкий елей вместо грога»), то газ в черновиках «Истории болезни» — с «приятным алкоголем» /5; 405/ (а в основной редакции: «Вот сладкий газ в меня проник, / Как водка поутру»), то есть с тем же бальзамом, той же звездной водой и тем же озоном, от которого «сладость — ватой во рту, и ругательства трудно сказать» («Райские яблоки»; АР-3-158) (слово «вата» вновь напоминает о ватной стене, с которой Высоцкий сравнивал советскую власть, и о том, что сами представители этой власти — «манекены» — набиты ватой: «У нас есть головы, но с ватными мозгами» /3; 258/). Эта же сладость упоминается в стихотворении «Первый космонавт» (1972): «Пришла такая приторная легкость, / Что даже затошнило от нее» (а в черновиках «Райских яблок» сказано: «Погуляю по кущам, покушаю приторных яблок»; АР-3-166).
Он поет, задыхаясь, с натугой, Он устал, как солдат на плацу.
Сравним с написанными в том же году «Моими похоронами», где героя вновь подвергают пыткам: «В гроб вогнали кое-как, / А самый сильный вурдалак <…> Сопел с натуги, сплевывал / И желтый клык высовывал». С такой же «натугой» будет пытать его и главврач в песне «Ошибка вышла»: «А он кряхтел, кривился, мок…».
У строки «Он устал, как солдат на плацу» имеется черновой вариант: «Он без сил, как солдат на плацу» /3; 341/. Сравним с «Сентиментальным боксером»: «Вот он ударил — раз, два, три! — / И сам лишился сил». Поэтому герой ему говорит: «Устал ведь, отдохни'.”», — что также имело место в «Песне микрофона»: «Только вдруг… Человече, опомнись! / Что поешь?! Отдохни — ты устал».
Застонал я — динамики взвыли, Он сдавил мое горло рукой.
Мотив удушения лирического героя и других людей встречается во многих произведениях: «Перережьте горло мне, перережьте вены, / Только не порвите сере- [2026] бряные струны!» («Серебряные струны», 1962), «…с горла сброшена рука!» («Пиратская», 1969), «Давили в пах и на кадык» («Ошибка вышла», 1976; черновик[2027]), «Не давите вы мне горло» («Отпустите мне грехи / мои тяжкие…», 1971), «Не надо за шею, — / Я петь не смогу!» («Песня о Судьбе», 1976), «Не прыгайте с финкой на спину мою из ветвей! / Напрасно стараться, — я и с перерезанным горлом / Сегодня увижу восход до развязки своей» («Черные бушлаты», 1972), «С ножом пристали к горлу — как не дать!» («К 15-летию Театра на Таганке», 1979), «Я чую взглядов серию / На сонную мою артерию. <…> Еще один на шею косится» («Мои похорона», 1971), «…Не то поднимут трос, как раз где шея. <…> Канат не пересек мой шейный позвонок» («Горизонт», 1971), «Да, правда, шея длинная — приманка для петли» («О поэтах и кликушах», 1971), «Под ноги пойдет ему подсечка, / И на шею ляжет пятерня» («Баллада о короткой шее», 1973), «Я не очень люблю, / Когда душат меня» («Палач», редакция 1975 года-АР-16-192).
