принимается во внимание. Добираться до города приходится пешком, т. к. крестьяне даже за деньги не соглашаются возить. Сообщение затрудняется еще тем, что там часто ходят ледоколы; там, где пройдет ледокол, перебрасываются мосты из бревен, даже не соединен. между собой.
Ссыльные постоянно простужаются и болеют после походов на регистрацию. Недавно был смертный случай: ссыльный, возвращаясь с регистрации, принужден был после прохода ледокола переходить по обледенелым бревнам; бревна разошлись, ноги окунулись в воду, вернулся с обледенелыми ногами, заболев крупозн. воспален. легких, умер.
[ГАРФ. Ф. Р-8409. Оп. 1. Д. 693. Л. 7]
№ 10. Заявление Н. М. Лурье в ОГПУ от 2/VI — 31 г.
Заявл. ЛУРЬЕ Нины Моис. с просьбой о снятии подписки о невыезде из Москвы (взят. 28/V — 30 г.) ввиду необходимости лечиться.
[ГАРФ. Ф. Р-8409. Оп. 1. Д. 690. Л. 265]
№ 11. Заявление Н. В. Радченко-Розановой в ОГПУ от 16/VII — 31 г.
Заявл. гр-ки РАДЧЕНКО-РОЗАНОВОЙ Н. В. с просьбой разрешить ей свидание с мужем БЫСТРЯКОВЫМ Н. А., содержащ. в Ярославск. п/изол. на июль мес. — время ее отпуска. Виду того, что она не имела свидания 6 мес., просьба разрешить на возможно большее количество часов.
[ГАРФ. Ф. Р-8409. Оп. 1. Д. 692. Л. 23]
№ 12. Заявление Н. М. Лурье в ОГПУ от 11/X — 31 г.
Заявл. ЛУРЬЕ Нины Моис. с просьбой о снятии подписки о невыезде. Со времени освобождения прошло почти полтора года.
[ГАРФ. Ф. Р-8409. Оп. 1. Д. 690. Л. 446]
№ 13. Письмо В. Д. Головачева к Е. С. Петровых от 2/VI — 34 г.
Я очень виноват перед Тобою, несравненная моя Катеришенька, и мне право совестно докрасна за стоящую впереди дату. Что тому причина? Мне поистине трудно заставить себя говорить о себе сейчас даже с самыми близкими людьми. И не то чтобы во мне рождалось отчаяние, нет, но слишком много я сейчас несу в себе, не будучи вместе с тем уверен в завтрашнем дне. Если бы еще во мне пребывала какая-нибудь инерция предшествующей жизни. Ее нет, я — обновлен совершенно и жизни во мне — на 10 жизней, а дать это некуда, так как состояние бивуачное.
Я не жалуюсь, Катенька, — я бесконечно счастлив. Я хочу только объяснить Тебе причину моего молчания. Но не тревожься. Я здоров и бодр на житейские мелочи и на огромные живые перспективы. Служебные дела очень хорошо и все укрепляются. Остальное — без движения.
Отдыхаешь ли? (Хоть мы Тебе плохо помогаем покойно отдыхать).
Радуешься ли моречку? Как сердчишко? Очень завидую тому, что бросила курить. Не дам, когда вернешься. Вот увидишь.
Прости, родная, что пишу так дико. Крепко Тебя целую, маленькая моя. Будь бодра и возвращайся к нам в готовом виде.
Твой Виталий
[ФМП. Оп. 16. Д. 3]
№ 14. Заявление М. О. Студнева на имя Наркома внутренних дел Н. И. Ежова от 4/X — 36 г.
Народному Комиссару внутренних
дел СССР т. Ежову.
от лиш. свободы и содерж. в Егорьевской тюрьме по обвинению в преступ. по ст. 58 Ч. 10
М. О. Студнева
Заявление
27/VII с/г я арестован и посажен в тюрьму. Шайка подлецов, воспользовавшись периодом ликвидации троцкистско-зиновьевской банды, оклеветала меня, и в своем провокационном поклепе приписывает мне такие слова и формулировки, которые взяты ими из арсенала ликвидированной банды, членом которой один из них являлся долгие годы.
Их высокие побуждения вытекают из желания изолировать человека, который открыто восставал против их преступного порядка ведения производства и эксплуатации оборудования, приводивших к разбазариванию тысяч человеко- и станкочасов и рублей, а также из того, что на 37 год им нужно получить программу, которая дала бы им возможность, как и в 36 году, «досрочно» выполнить и к тому же перевыполнить ее.
Будучи арестован 27/VII, я впервые встретился со следователем только 15/VIII, который предложил мне в письменном виде ответить на 17 вопросов, нелепое содержание которых вполне гармонирует с их мерзким и подлым смыслом.
Так как никакие явления, в том числе и преступления, не совершаются вне времени и пространства, я начал отвечать на них в тесной увязке с теми событиями, которые предшествовали возведенной на меня клевете. Написанное мною было 16/VIII н-ком тюрьмы передано в НКВД. Так как я не закончил своих показаний, я 17/VIII обратился к н-ку тюрьмы с просьбой разрешить мне продолжить их, но получил от него ответ, что я пишу не то, что нужно, и больше мне писать не дадут. Но 18/VIII меня опять вызвали и предложили продолжить писать. Написавши несколько страниц, я пошел в камеру обедать, намереваясь после обеда закончить, но мне в этом отказали. 15/IX меня вызвал следователь и, угрожая мне тем, что вам будет хуже, предложил мне подписать ответы на его вопросы в выражениях и формулировках, им написанных. На мои попытки привести какие-нибудь доказательства абсурдности приписываемого мне, он отвечал мне о моей обреченности и «вам хуже будет». Затем он предложил мне ответить ему на вопросы хотя бы в форме «да» или «нет». Смехотворность желания следователя получить хотя бы примитивные ответы на вопросы серьезного обвинения убедила меня в его желании, не считаясь ни с чем, скорее и как-нибудь закрыть следствие, которое начато по желанию и грубому навету лиц, в прошлом и долгие годы «воспитывавшихся» в рядах меньшевиков, или исключавшихся из рядов ВКП(б), или членов ВКП(б), предусмотрительно уехавших от проверки партийных документов за тысячу километров и здесь прошедших эту проверку при помощи и посредстве людей, умеющих порадеть ближнему.
Явная пристрастность следователя, действующего по шпаргалке клеветников, и попустительство местного прокурора и др., которые не должны были ограничиваться тем «знанием» положения дел на заводе, которое выявлялось только в процессе выпивок в обществе руководства заводом, — это убедило меня в том, что мне нужно добиться передачи моего дела в Москву, заинтересованность которой может быть только в том, чтобы установить сугубую истину. Я выразил следователю свое недоверие и просил передать дело в Москву, тем более, что ни отобранные у меня при аресте и имеющие прямое отношение к делу, ни другие документы, которыми я располагаю, приобщить к делу он категорически отказался, да и мне вернуть не пожелал.
Конечно, я не мог подписать все то, что следователю взбрело на ум предлагать мне подписать, и он прекратил допрос.
26/IX он опять явился в тюрьму и, вызвав меня, объявил мне, что следствие по моему делу он закончил, и предложил мне подписать акт об окончании
