югославским подданным отставным артиллерийским капитаном Николичем Брониславом.
Вопрос: При каких обстоятельствах Вы были завербованы?
Ответ: Николич Бронислав является братом моей первой жены Николич Ольги.
Отношения мои с ним были самые хорошие. При каждом посещении моей квартиры он всегда со мной вел различные беседы и особенно больше всего на политические темы.
Зная, что он работает в Югославской контрразведке, я всегда относился к нему с большим уважением.
Однажды в мае 1934 г., беседуя с ним о последних политических событиях, он начал особенно бешено ругать Советский Союз, говоря, что Советская власть морит голодом население, что рабочие недовольны своим положением, а политические события говорят за то, что в любую минуту может начаться война между Германией и СССР. При этом разговоре я поддержал его, тогда он прямо передо мной и поставил вопрос, что мне нужно помочь Германии против СССР. И я, будучи в душе за Гитлера, являясь сам немцем, дал ему на это свое полное согласие.
<…>
Вопрос: С каким поручением Вы поехали в Советский Союз?
Ответ: Имея из прошлой Империалистической войны богатый опыт по артиллерийскому делу и являясь в этой области специалистом, то я и получил шпионское задание в этом направлении. Оно заключалось в том, что, приехав в Советский Союз, я должен был во что бы то ни стало устроиться служить или работать в артиллерийские части, которые были расположены на Западной границе, а затем, по истечении определенного промежутка времени начать собирать следующие сведения:
1. Тщательно изучить рельеф местности. При этом постараться добыть топографические карты или снимки данного района.
2. Расположение пограничных частей, а также и вообще частей.
3. Какие части расположены и в каком количестве.
4. Техническое вооружение всех частей и особенно артиллерии.
5. Общее техническое вооружение армии.
6. Выяснить настроения красноармейцев и особенно командного состава, и при возможности произвести среди них вербовку в пользу германских разведывательных органов» [6:51–52об].
Последнюю попытку опровергнуть обвинение Клинг предпринимает непосредственно после подписания этого нового «признания», находясь, как можно догадаться, не в лучшей форме. Но мешкать было нельзя. Следствие по делу считалось оконченным, а самого Клинга собирались этапировать в Москву (как станет известно позже, в Таганскую тюрьму). До окончательного решения по делу оставались считаные дни.
Поразительно, но и в этот трагический момент Клингу удается найти добровольных помощников, на сей раз из числа заключенных-уголовников, которые сами предлагают ему написать жалобу, снабжают бумагой и обещают доставить документ по назначению. Клинг написал и передал одному из арестантов два заявления, но они были перехвачены сотрудниками НКВД (судя по всему, на почте), о чем мы узнаем из последнего допроса Клинга от 11 ноября 1937 г.
«Вопрос: Находясь в Егорьевской тюрьме, Вы писали заявления на 18 листах на имя Московского областного суда?
Ответ: Да, писал.
Вопрос: Кому Вы передали это заявление?
Ответ: Находясь в Егорьевской тюрьме, я однажды в уборной встретился с заключенными-уголовниками, дела которых были закончены и должны были слушаться в суде. Один из этих заключенных предложил мне за махорку передать на волю заявление и дал мне чистой бумаги. Я написал 2 заявления: одно в адрес Моск. областного суда, а второе — в адрес Московского военного округа и передал заключенному, фамилии которого я не знаю, для того, чтобы он отправил оба эти заявления почтой по адресам. За эту услугу я передал заключенному 2–3 пачки махорки.
Вопрос: Почему Вы эти заявления передали заключенному, а не дежурному по тюрьме для передачи по адресам.
Ответ: Я это сделал потому, что боялся, что эти заявления не пойдут по адресам.
Вопрос: Вы даете ложные показания, так как целью передачи этих заявлений через заключенного Вы ставили распространение фашистской клеветы на органы следствия. Подтверждаете ли Вы это?
Ответ: Нет, не подтверждаю» [6:54 и об].
Ситуация с заявлениями предельно ясна, — вопрос в другом: зачем чекистам понадобилось протоколировать допрос Клинга по поводу попытки нелегальной передачи заявлений, которая к тому же не удалась? Вероятно, это связано с клановой борьбой внутри НКВД. В период очередной внутриведомственной чистки такой протокол послужил бы доказательством подлинности заявлений, которые можно было бы использовать в качестве компромата на отдельных сотрудников.
Однако это лишь наши предположения. А бесспорно то, что в этом протоколе запечатлены подлинные слова реального Клинга и именно они в этом деле прозвучали последними.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Постановление Особого совещания по делу завода «Комсомолец» было вынесено 14 декабря 1937 года, после чего Головачев, Горелов и Турапин отправились ближайшим этапом в ББЛАГ НКВД (Медвежья Гора). Но на этом следственная трагедия не закончилась. В лагерь Горелов прибыл с твердым намерением добиваться пересмотра дела и продолжал направлять протесты в различные инстанции. Свой решающий выбор он сделал еще во время следствия над Студневым и в главном остался верен избранной позиции. Мы не располагаем данными о причинах смерти Горелова в Медвежьегорске, явно преждевременной (47 лет), но не исключаем, что лагерная администрация тоже не способствовала его долгожительству. Буйная одержимость идеей своей невиновности могла помешать ему адаптироваться к реалиям лагерной жизни и взять правильный тон в общении с начальством.
Головачев, как мы знаем, занял на следствии иную позицию. Пользуясь тем, что ему вменялась только «связь», выводы о своей виновности он поставил в зависимость от результатов разбирательства в отношении главных фигурантов: «Если они виновны, то и я виновен… Но я ничего не знал…» Не вызывает сомнений, что Виталия Дмитриевича с его неизменно высокими нравственными требованиями такая позиция с самого начала не могла устраивать. На следствии у него вымогали любые показания против Клинга, абсолютно любые компрометирующие данные, которые только можно подшить к делу о шпионаже! Уж кто-кто, а Головачев не сомневался в том, что Клинг невиновен, а дело его — дутое.
Летом 1937-го Виталий был очень уязвим. Не в меньшей мере, чем раскрепощенность дознавателей при ведении допросов, его подкашивали личные обстоятельства. Новый арест через год после освобождения — тяжелая травма. Да еще в тот момент, когда, казалось, жизнь его начала налаживаться. У него появилась интересная работа и свой угол, уже обжитой, сохранивший память о лучших месяцах его жизни. Клещи репрессивной машины отрывали его от обожаемой жены и еще одного совсем крошечного родного существа. К тому же очень близко к делу подошла Катя Петровых. Ведь именно она познакомила Виталия с Гореловым. При желании следствию ничего бы не
