ЛЕНИНГРАДСКАЯ ТЕТРАДЬ (1957–1960)
ЭТОТ ГОРОД
Как Петербург глубок!Он Пушкин, он Жуковский.Он Лермонтов, он Блок,он ранний Маяковский.
Он Врубель. Холст егопавлинами заляпан.Он Горький. У негов гостях сидит Шаляпин.
И он же — чуть заря —задумчив и нахмурен.А мысль — «убить царя»сверлит, — и он Халтурин.
Не статуи в садах,не пики, не гробницы.Он человек всегда —он Пирогов в больнице.
Он Алексеев Петр.Его хватают, судят.Он на суде встаетс пророчеством — что будет!
Он — отдаленный гултолп с Выборгской и Охты.Он — прачка на снегу,кровь льется из-под кофты.
И с прищуром на светуже как Ленин глянув,он молодой студентза книгою — Ульянов.
Он трудится на весьрабочий мир огромный —в Большом Казачьем, здесь,в музейном этом доме,
где черновик борьбы,где корректуры правка,где Петербург — и былкак в будущее явка.
А в будущем — не сон,а штурмом взятый Зимний.Красногвардеец он,бессмертный и без имени.
Седой от всех потерьон человек, но вечен.Он Ленинград теперь —строг, прост и человечен.
НОЧНЫЕ УЛИЦЫ
Когда перед звездой,мерцающею скупо,чернеет золотойИсаакиевский купол
и властвуют одникронштейны с фонарями, —я выхожу к Неве,к дворцовой панораме…
Но пушкинской строфойтут все уже воспето:громады темныевдоль Невского проспекта,
тень золотой иглы,секиры на ограде…И что сказать ещео спящем Ленинграде?
На Троицком мостуон виден в небе мглистом,как прошлого корабль,как будущего пристань…
Что город думает?О чем его забота?Как сон? Как дышит грудьБалтийского завода?
О чем задумалисьчетыре исполина,что держат Эрмитажна онемевших спинах?
О белой женщинена набережной сонной,сидящей под ночнойростральною колонной?
Что Невский говорит,кварталы удлиняя?Не снится ли емуДорога Ледяная?
Растаяла?.. Но сонтревожит мостовую —проспекту не забытьподругу фронтовую…
А не болят ли в ночьпод вывеской нарядовзаделанные швыпробоин от снарядов?
Три раза бьют часына каланче старинной.Что чувствуют сейчасзеркальные витрины?
Опять мешки с пескомблокадные им снятся,хотя у кренделейпирожные теснятся…
А булки думаюто том, что были б радыиспечься не теперь,а в голый год блокады.
На набережной — тишь…Не отрывая взора,как набожный, стоюу крейсера «Аврора».
Что снится кораблю?Да тема сна все та же —скучает о своемоктябрьском экипаже.
Пороховым нутром,сердцами пушек старыхгрустит о моряках,о красных комиссарах…
А как мои шаги?Вокруг домов и мимо?И рядом снова нетшагов моей любимой?
Но город будто мне:«Отчаиваться рано.И у меня былаздесь на асфальте рана…»
Светлеешь, Ленинград?Цветы росой намокли.Я здесь не делегат,и не турист с биноклем,
и не знаток стекла,картин или жемчужин.Я просто человек,которому ты нужен.
И ты — как человек,готовым и за по́лночьвсей красотой своейприйти ко мне на помощь,
великой красотойхлебнувших горя улиц,светлеющих от крыш,где статуи проснулись.
КАРИАТИДЫ
Есть статуи средистоящих в Ленинграде:извилистых бородмифические пряди,
русалочьи теласкульптурных полуженщин.За них отдать бы жизнь! —так облик их божествен.
Но это не Петры,не Павлы и не Анны.Рабы дворцовых стенбезвластны, безымянны.
Они стоят не в честьзаслуг или талантов —тут труд кариатид,тут каторга атлантов.
Незрячи их глаза,опущенные книзу.Их служба — подпиратьстоличные карнизы.
Не смотрят на ступнисих статуй старожилы.Но как напряженыих мраморные жилы!
Как давят этажи!Как пот течет по скулам!В поэмах им бы жить —Гераклам и Микулам.
Но тут они — ничто.Никто о них не скажет.На них — искусствоведи взглядом не покажет.
А что сказать? Рабы,чьи головы наклонны —чтобы нести столбы,чтобы держать балконы;
держать, держать, держатьколонны, стены, своды, —без прав, без слов, без слез,без будущей свободы;
поддерживать дворцыпри бронзовой ограде,любовников держатьна белой балюстраде;
паркетные полытерпеть с толпой придворной,удары каблуковпереносить покорно;
бессильные — хоть разпошевельнув плечами,заколебать дворцыс их белыми ночами!
Вот Памятник Труду,который создал скульптортак истинно, и такбезжалостно, так скупо! —
труду всех крепостных,всех каторжников мира,и только как детальмодерна и ампира!
Сюда пригнали ихсо всех каменоломен.Как тяжко им стоять,как груз домов огромен!
От муки вековойобшелушились лица,и дождь, как скользкий пот,по животам струится.
Но так как не нужныдля этой службы ноги —их скульптор завершилвитком на полдороге.
Кто милосердным былк страдалице распятой?Кто понял боль фигур?Кто слышал стоны статуй?
Кто понял? А живойуслышан был и понят?Молчит Санктъ-Петербургъ,когда Россiя стонет.
Но разве по ночамне изменялись позыи в пасмурные днине слышались угрозы?
И каменный атлантне нарушал наклона,чтоб хоть лепной акантупал с угла балкона?
Да, страшно было вамв метели и в туманы —о, медные Петры,о, мраморные Анны!
РЕШЕТКИ
