РУССКИЙ МУЗЕЙ
Сегодня я хожупо Русскому музею,там на полотнах Гевидения сизеют;
желтеет Левитани зеленеет Шишкин, —вот-вот и упадутс мохнатых елей шишки.
Пройдешь Рублевский зал,побудешь при Петре ты,потом тебя пленятТропинина портреты,
где с лентой и звездойсидит вельможа старый,девица со свечойи юноша с гитарой.
Нас в Царское СелоБоровиковский вводит;прозрачно и светлоон тонкой кистью водит…
Как дверь из зала в сад,распахнута картина:в салопе и чепце —сама Екатерина.
И чуть зеленый фонс дубравами в тумане,и жемчуга́ в ушаху госпожи в тюрбане.
И показалось мнепри этих важных дамах,что галерея — мы,а зрители-то в рамах!
Брезгливые на насиз рам глядят вельможи,статс-дама щурит глазиз золоченой ложи,
графини и князьялорнетами нас мерят,но, видимо, онисвоим глазам не верят!
И как понять сииковбойки, куртки, блузки —столь вольный разговор,и — фи! — не по-французски?..
Что смыслят в нас цари?Как разберутся графыв глубинах наших глази наших биографий?
Попробуй в те годапортреты наши выставь, —для них мы — что для насхолсты абстракционистов.
И ржевского купцапобагровели веки —не может он понять,что мы за человеки!
Я к девушке иду,не жемчугом венча́нной,ее среди сноповписал Венецианов.
На жатве, посредипрокошенных дорожек,в венце из русых кос,босая, без сережек.
Он написал глазабольшие, голубые,чтобы она моглапонять глаза любые.
Знакома и миламне черточкою каждой.А рядом — узкий серп(без молота пока что).
И правда — смотрит таккрестьянка крепостная,как будто видя нас,как будто вспоминая…
Она в нас признаетсвоих парней и девок,гадавших столько с нейна лавках посиделок,
кудрявых женихов,затерянных в солдатах,и братьев, и зятьев,в ту пору бородатых…
Сама еще — дитя,а трудовые руки.Но знает, что придутк ней любоваться внуки.
В ПЕТЕРГОФЕ
Забил Петродворециз всех своих фонтанов.Воды хоть отбавляйу золотых титанов.
Им заменяют мысль,слова и поцелуи —летящие из устсверкающие струи.
Когда дерет Самсонскульптуру львиной пасти,ревет водопровод,как публика от страсти.
Вот золотой атлет,он импозантен очень!Что ж, лучше человек,когда он позолочен?
Я думаю, что нет.Не мучься, не досадуй.Завидовать грешнофонтанной жизни статуй.
ЗОЛОТОЙ КОРАБЛЬ
На золотой игле —кораблик золотой.Лет двести пятьдесятстоит он над водой.
На полных парусахуходит в море флот.Лишь этот никудакораблик не плывет.
Открыли островаи Берингов пролив,других на берегавыбрасывал прилив,
другие подошлии к Северной Земле,и только он одинни с места — на игле.
И столько лет стоять,и видеть чей-то путь,и по такой рекене плыть и не тонуть…
Но это ничего.Кораблик терпелив.Смирился он, что жил,морей не переплыв.
А я вот за негоиспытываю грусть,корабликом такимя сам себе кажусь —
без рейсов и морей,поставленным на шпиль,но позолотой всейосыпавшимся в пыль…
Бывает, что и грусть…Но ты не прав, поэт,кораблик-то пришелк нам из Петровых лет
и Новую Странуоткрыл у невских вод,и дальше — в добрый путькораблик поплывет.
По компасу звездыплыви в вечерней мгле,кораблик золотойна золотой игле!
ЛЬВЫ И СФИНКСЫ
Пишу тебе одной,одной во всей стране,какой мне снится сон,что думается мне.
Два сфинкса над рекой.Я не скажу, что грубгранит их нежных глаз,их миловидных губ.
На цоколе слова:«Привезены из Фив».А кто-то проходил,хвосты им поотбив.
Обиделись бы! Нет.Сфинкс, видно, не гордец.Загадка на губах,и никаких сердец.
Перед подъездом спятдва равнодушных льва,у каждого — в кудряхв судейских голова.
Когда другим данометаться и рычать,готовы эти львыобид не замечать.
И разве в этом нетособенной судьбы, —о, статуи Любви,о, каменные львы!
О, кони, коих Клодтпоставил на дыбы,балконы на плечахдержащие рабы!
О, божества без рук,положенных плечу, —в одном я только вамзавидовать хочу.
Обидные пинки,насмешливую брань,железным молоткомотколотую грань —
вы сносите! Пускайи жалят вас и злят —не дрогнет ваша грудь,не повлажнеет взгляд.
А я — ни лев, ни сфинкс,и от твоих обидво мне все говорит,все стонет, все болит…
ИЗ ФАУСТА
