Э. Бюиссенс правильно заметил, что такое понимание мотивации означающим имплицитно содержит референцию к мыслимой вещи [Buyssens 1960а: 413].
К мотивированию знака означающим Балли относил также ударение и интонацию. Например, ударение настояния, падающее на первый слог [Bally 1940b: 81; Балли 1955: 148]. Мелодия, по мнению Балли, играет важную синтаксическую роль во фразе, особенно экспрессивной. В таком обороте, как: il est parti, – tant mieux достаточно повышения голоса в первой части, чтобы дать почувствовать, что будет сообщена важная мысль; это tant mieux произносится с понижающей интонацией [Bally 1935: 130 – 131] [47] .
Балли полагал, что «установление того, что знак может быть мотивирован своим означающим, дополняет теорию знака» [Балли 1955: 146].
Р. Энглер справедливо отмечает, что для Балли характерно рассмотрение проблемы произвольности языкового знака в связи с различением языка и речи [Engler 1964]. Балли писал, что без посредства речи знак языка как семиологической системы никогда не соответствовал бы актуальному и конкретному представлению, ни общему понятию каждого говорящего о том или ином предмете, различающемся от одного индивида к другому. В речи проявляется субъективная и эмоциональная значимость, связанная с актуализируемым словом [Bally 1935: 120 и сл.]. Балли полагал, что если знак произволен при выражении мысли, то он мотивирован при выражении чувств и эстетических впечатлений. Он даже стремился объяснить механизм этого процесса: «...язык, являющийся в своей основе интеллектуальным, может выразить эмоцию только путем ее транспонирования с помощью совокупности имплицитных ассоциаций. Поскольку знаки языка произвольны и в своей форме (означающем) и в своей целостности (означаемом) ассоциации связываются либо с означающим, чтобы выделить из него чувственное впечатление , либо с означаемым с целью преобразования понятия в образное представление. Эти ассоциации нагружены экспрессивностью в той мере, в какой чувственные восприятия согласуются с эмоциональным содержанием мысли» [Ibid.: 125 – 126]. В статье «Три соссюровские лингвистики» А. Сеше отметил, что работы Балли о механизме языковой выразительности показали, что относительно мотивированный знак занимает значительно более важное место, чем ему было отведено Ф. де Соссюром [Сеше 1965: 76.]
Рассматривая проблему произвольности знака в связи с различением языка и речи, Балли стремился уточнить вопрос о соотношении значимости и значения, который у Соссюра остался нерешенным.
В 1913 г. Балли высказал мысль, что для слова значимость – это и есть значение [48] , а для грамматических знаков значимость – это их функция [Bally 1913]. Н. А. Слюсарева отмечает, что Балли правильно подчеркнул связь значимости и функции, однако характер этой связи иной, чем между значимостью и значением; функция, т. е. назначение, использование знака, присуща ему как целому. Знак существует в функционировании, именно функциональные отношения определяют использование явления в качестве знака другого явления [Слюсарева 1969: 389].
В статье «Произвольность знака. Значимость и значение» Балли определяет значимость в соответствии со своей теорией актуализации как виртуальное понятие, связанное со словом в памяти, а значение – как реализацию в речи мнемонического представления. Слово «дерево», например, пишет Балли, имеет значение, когда я говорю о дереве, растущем около моего дома [Bally 1940a: 194]. Из противопоставления между виртуальным и актуальным, подчеркивает Балли, следует, что значимость (актуальное) относится к речи (к функционированию языка). Только в речи знак в контакте с реальностью имеет значение (например: «Дерево, которое вы там видите, не плодоносит»), и только в языке в латентном состоянии тот же самый знак вызывает совокупность мнемонических ассоциаций, которые составляют его значимость (например: arbre : arbuste , arbre : tronc , arbre : sapin , hêtre ; arbre : forêt и т. д. и т. п.). Значимость, считает Балли, следует определять, исходя из ассоциативного поля, «которое образует своеобразный ореол, окружающий знак...» [Ibid.: 195].
Р. Годель отмечает, что «значимость у Балли – это не что иное, как означаемое [49] , а значение предполагает референцию знака к мыслимой вещи» [Godel 1966: 54]. «Аргументация Балли была бы более убедительной, – продолжает Годель, – если бы он привлек для рассмотрения временные и модальные формы глагола либо имена собственные, личные местоимения, дейктики и т. д., в которых сдвиг ценностью (означаемым) и значением в большей мере очевиден» [Ibid.].
Так же как и Соссюр, Балли подходил к языку как системе значимостей через рассмотрение проблемы соотношения языка и мышления. Значимости в разных языках, указывал Балли, не совпадают [50] . Например, нем. Ochs может ассоциироваться с родовым термином Rind , который отсутствует в обиходном французском языке; более того, если boeuf может употребляться для обозначения мяса животного: Ce boeuf est d’un coriace! , Ochs никогда не употребляется в этом смысле, в данном случае необходимо употребить Rind . Для француза la brebis – слабое и невинное животное, немец находит его скорее глупым: ср. Schafskopf .
Таким образом, по мнению Балли, значимость влияет на значение, другими словами, «мы часто воспринимаем реальность через призму языка» [Bally 1940a: 197]. Наиболее типичным примером этого явления может служить то, как мы классифицируем предметы и процессы реальной действительности. Идет ли речь об общих категориях или частных различиях, этот отбор отличается от языка к языку. Так, например, во французском языке все живое и неживое обязательно должно быть отнесено к одному из двух родов. Кроме того, все языки изобилуют субъективными классификациями частных понятий. Это – область действия синонимии, поскольку она претендует на выражение реальных дифференциаций между двумя или несколькими соседними понятиями. Однако достаточно полистать словарь синонимов, чтобы убедиться в капризном, произвольном, чисто искусственном характере этих распределений. В природе нет ничего, что соответствовало бы тому, что мы называем une pierre , и тем не менее этот предмет фиксирован для нас в своих размерах, своей форме и свойствах; он фигурирует в сети ассоциаций, которые позволяют его отличать (субъективно) от caillou , galet , roc , rocher , roche (известно, что в немецком Stein включает в себя pierre и caillou и что Felsen соответствует roc и rocher ).
Затрагивая вопрос о неодинаковом членении светового спектра в разных языках, Балли в отличие, например, от Уорфа, не проводит параллель между языком и мышлением, «Цвета воспринимаются одинаково всеми людьми, хотя в каждом языке имеются специфические родовые обозначения для классификации цветовых оттенков» [Bally 1940a: 198]. Значимость, считает Балли, влияет на мышление и при выражении абстрактных понятий, «поскольку способы их выражения установлены языком, ум вынужден лавировать между тончайшими словарными оттенками, чтобы отлиться, наконец, в заранее установленные формы; следует ли в конкретном случае говорить “indolence” или “nonchalance”, “adresse” или dextérité, facile ou aisé, falloir или devoir? [51] Всякому, кто чувствует смысловые оттенки этих слов, выбор представляется если не легким, то, по крайней мере, естественным; в действительности же при выборе того или иного слова мы вынуждены оперировать определениями слов, а не вещей» [Ibid.: 198 – 199].
Р. Энглер отмечает, что под произвольностью знака Балли имел в виду независимость знака от предмета (денотата) [Engler 1962: 59]. Согласно Балли, справедливо заметил Ж. Вандриес, «язык навязывает говорящим неэксплицированную систему знаков, которую они вынуждены принять без рассуждений» [Vendryes 1966: 194].
Основываясь на положении Соссюра о том, что характер мотивированности следует учитывать при классификации языков, Балли стремился использовать свое понимание произвольности лингвистического знака для характеристики французского языка в сопоставлении с немецким. «Произвольный знак, – полагает Балли, – довольствуется тем, что снабжает предметы ярлыками и представляет процессы как свершившиеся факты, тогда как мотивированный знак [52] описывает предметы и представляет движение и действие в их развитии» [Балли 1955: 217]. Сравнивая французский язык с немецким, Балли говорит, что первому свойственна немотивированность слова [53] . На этом основании он делает вывод: французский язык – статический язык, немецкий – динамический [54] . Такая попытка установить критерии типологического сравнения языков была для того времени новой и весьма оригинальной, она сохраняет свое значение и сегодня.
Поскольку при функционировании простой знак, характеризующийся произвольностью, в большей степени зависит от речи, чем мотивированный, то, – полагал Балли, – во французском языке, в котором преобладают простые слова [55] , «поиски подходящего слова составляют... одну из величайших трудностей, так как для каждого слова приходится сохранять в памяти много внешних ассоциаций и осуществлять в речи ту или иную из них с тем, чтобы из всех возможных значений выявить именно то, которое желательно передать» [Балли 1955: 375]. На том основании, что «точность в речевой деятельности противостоит ясности так же, как эксплицитный знак – произвольному», Балли делает субъективный вывод, что французский язык – ясный, а немецкий – точный [Там же: 392].
