Они поджидали. Могли прийти раньше или войти через другой вход, может, даже отключили сигнализацию на запасных выходах.
Но Вихиль им рассказал.
Козел.
Я остановился в гостинице возле станции, заплатив вперед. Объяснил, что подвергся нападению, и потому у меня нет с собой никаких документов. Позднее, посмотрев в зеркало, я понял, что повзрослел и стал выглядеть старше. Может, в отеле подумали, что мне больше восемнадцати, а может, просто пожалели.
Я с благодарностью опустился в ванну, отставив левую руку. Мне удалось избавиться от неприятного запаха и даже немного помыть голову. Кровать оказалась мягче, чем в Норе, но даже несмотря на принятые на ночь лекарства, каждый звук будил меня, провоцируя скачки адреналина. В результате я включил свет, хорошенько оглядел комнату и прыгнул в Нору, где, несмотря на жесткую кровать, проспал шесть часов.
Наверное, в тот момент и произошел перелом, как кризис в болезни.
На следующее утро боль ощущалась, но не так сильно. Терпимо. Я не стал принимать таблетку, и к тому времени, как закончил свой завтрак в отеле, пелена, вызванная болеутоляющими, стала спадать.
«Лейкшор лимитед» отбывал в 19:55 и должен был прибыть на «Пенн-стейшн» во второй половине следующего дня. В ту ночь я спал лучше, чем за все время с момента нападения, и, едва сойдя с поезда, купил билет на «Нью-Джерси транзит» до Трентона. Пока ждал поезда, зарисовал площадку под лестницей на Седьмой авеню. Поезд был набит битком, поскольку как раз начался час пик. Сидеть было все равно больно, и я нашел угол, где постарался пристроиться так, чтобы не давить на швы.
Поездка заняла всего около часа.
В Трентоне шел мелкий дождь.
В. киоске я купил карту Трентона. Трентонская Центральная школа, в которую ходила Эвэ, располагалась примерно в полумиле от станции, а жила она и того ближе.
Но шел дождь, и часовое стояние в поезде выжало меня, как лимон. Я зарисовал платформу 1Д с суетящимися пассажирами и прыгнул назад, в Нору.
Через десять дней после нападения я отправился к доктору Уриарте и сел в очередь вместе с мамашами и их больными детьми.
Увидев меня, он растерянно моргнул, а потом вспомнил.
– Это вы! Куда вы тогда подевались?
Он оглядел заинтересовавшуюся публику и жестом пригласил меня войти в кабинет. Несколько женщин, сидевших передо мной, проводили меня убийственными взглядами.
Закрыв дверь, он сказал:
– Полиция очень на меня рассердилась. Они сочли, что я им солгал, сказав, что вы ушли без одежды.
– Мне очень жаль. Я не хотел их на вас натравливать. Мне нужно, чтобы вы сняли швы, но если это причинит вам неприятности, я поищу кого-нибудь другого. Я заплачу наличными.
Он немного подумал.
– Конечно, мы снимем ваши швы. Они не говорили, что я должен позвонить, как только вы вернетесь.
– Ага. Спасибо большое.
Он велел одной из сестер заняться мной, пока сам осматривал других пациентов и разбирался с их разгневанными мамашами. Но, едва она закончила, он вернулся и осмотрел мою рану.
– Отлично. Здесь останется шрам. Просто полоска но думаю, ничего существенного, повреждения не глубокие.
Я заплатил ему вдвое больше того, что он попросил.
В пятницу вечером я сделал звонок с «Пенн-стейшн». Ее не было дома, но мать сказала, что Эвэ вернется в десять, и так оно и было – в десять ноль-пять трубку подняли мгновенно.
– Алло!
– Привет, Эвэ, это…
Она перебила меня.
– Это ты. Я ждала почти целый час'! Мама могла бы мне позвонить – я была по соседству, у Ронды! Она даже не догадалась, что звонок из-за границы!
– Да нет. На самом деле я в Нью-Йорке.
Секунду она молчала.
– Правда?
– Да. Я тут подумал, не занести ли тебе рисунок, завтра например. Если у тебя нет других планов. Сверься с графиком.
Она засмеялась.
– Если нет планов… Мам! Какой у меня там график, на завтра? – Она произнесла это слово с британским акцентом, «гррафик». – Ну конечно, нет у меня ничего ни по какому графику! – На сей раз она произнесла это слово по-американски. – Где? Когда? Мне приехать в город на поезде?
Мне такая идея очень понравилась, но я сказал:
– Нет. Вряд ли родители тебе позволят, правда? Наверное, будет лучше, если я тебя навещу. Нормально, если я приеду в десять? Евклид авеню, да? Похоже, что от станции можно дойти пешком.
– Откуда ты знаешь?
– Карты, дорогуша. Карты.
– Ах! Ну да, ясно. А что ты делаешь в Нью-Йорке?
– С тобой разговариваю.
Я прыгнул на станцию в Трентоне на следующее утро и слился с толпой пассажиров поезда из Филадельфии. Ходьба давалась мне с трудом, я был очень слаб. Рана все еще нарывала, но я собрал всю волю в кулак. Меня больше не мутило, когда я поднимался, и мне даже удалось сунуть себе под мышку упакованный рисунок. В первый раз за две недели я чувствовал себя чистым, приняв отличный душ – уже без опасений, что швы намокнут.
На деревьях только-только лопнули почки, а из-под прошлогодней пожухлой травы полезла зеленая трава. Эвэ жила в двухэтажном доме желтого кирпича с крытым крыльцом. По телефону она назвала это «колониальным стилем». Она стояла на ступеньках, когда я завернул за угол, и оставалась там, наблюдая, как я вхожу во двор, прежде чем спуститься мне навстречу. Я был уверен, что она собирается меня обнять, поэтому быстро выдвинул вперед коробку, так что ей пришлось сдержаться и взять ее.
– Заходи скорее!
Ее родители ждали в холле. Мама стояла у окна, а отец сидел с книгой, но у меня сложилось ощущение, что они оба находились в состоянии тревожного ожидания. Я призвал на помощь все свои хорошие манеры, пока меня представляли.
– Очень приятно. Счастлив познакомиться с вами.
У миссис Кельсон были рыжие, но уже начинающие седеть волосы, а у мистера Кельсона прическа в стиле семидесятых: длинные волосы, закрывающие лоб и уши. То ли он еще не поседел, то ли подкрашивал волосы. Его улыбка мне не понравилась – глаза совсем не улыбались. В них словно застыл вопрос: «кто ты такой и что тебе нужно от моей дочери?».
А вот мать улыбалась по-настоящему. Миссис Кельсон очень понравился рисунок. Отец Эвэ выдавил «очень мило», но его лицо оставалось хмурым, и он незаметно переводил взгляд с рисунка на дочь.
– Ты сделал копию? – спросила Эвэ.
– Да, снял одну, отличную.
Я не стал уточнять, что копия была в два раза больше оригинала и висела теперь над моей кроватью. Это бы уже было чересчур.
– Что ты делаешь в Нью-Йорке, Гриффин? – спросил мистер Кельсон.
– Возвращаюсь домой из Европы. Я живу в Южной Калифорнии.
– Правда? Не в Англии? – Он посмотрел на дочь.
– Мы об этом не говорили, пап! Я встретила его в Лондоне, он оказался англичанином. Что я должна была подумать?
– Да, – добавил я. – В основном мы обсуждали рисование.
– Где же именно в Южной Калифорнии?
– Рядом с пустыней, в западной части Сан-Диего-сити. Ближайший населенный пункт называется Боррего Спрингс. – До сих пор это была правда, но далее я соврал. – Я полжизни прожил с отцом в Калифорнии, а потом в Лечлейде, в Оксфордшире, с бабушкой и дедушкой. Я навещал кузена своего друга, когда познакомился с Эвэ во Франции.
– Наверное, при таком образе жизни сложно учиться в школе, – предположила миссис Кельсон.
– Я заочник. Домашнее обучение. Это единственный вариант, который нам подошел. Когда поступлю в университет, будет иначе.
Эвэ поглядела на родителей. Потом сообщила:
– Мы пойдем с Гриффином в «Лаветас», пить кофе.
– У нас и здесь есть кофе… – Складка снова залегла между бровями мистера Кельсона, но миссис Кельсон прервала его, быстро сказав: – Конечно. А ланч вы будете есть в городе или хотите пообедать с нами? Из Принстона приедет Патрик.
Эвэ глянула на меня, затем сказала:
– Мой брат. Мы увидимся с ним после ланча, ладно?
– Хорошо, – ответила миссис Кельсон. – Он приедет на поезде в четыре семнадцать, так что постарайтесь вернуться вовремя.
– Ага, – ответила Эвэ.
Она схватила свое пальто – то огромное черное, в котором ходила в Европе – и, потонув в нем, потащила меня к двери.
– Пешком пойдем? – спросил я.
– Да, это рядом. На Стейт-стрит, возле станции, но на дальней стороне.
Она подхватила меня под левую руку, я напрягся, и она отпустила.
– Что такое? Тебе нехорошо?
Ее лицо вытянулось, словно от удара, и я поспешил заверить, что все в порядке.
– Извини. Я повредил спину, вот тут, слева. Я был бы рад, если бы ты взяла меня под правую руку.
Она просияла.
– Я сразу почувствовала, когда ты напрягся.
– Ага.
До «Лаветас» идти было десять минут, там мы взяли кофе на вынос. Позади кофейни между «Стейт-стейшн» и железнодорожной станцией протянулось кладбище.
– Тебе не холодно? – спросила она.
Сначала небо затянуло тучками, но теперь полностью развиднелось, и только ветер разносил повсюду соленые брызги.
– Надеюсь, будет теплее, если ты поделишься со мной своим пальто.
