– Ах, ну да! Гриффин. Так меня зовут.
– Гриффин? – Она протянула руку, ладонью вверх, словно выманивая дикого зверя из пещеры.
– Гриффин О'Коннер. – Вот черт, проболтался. Ну ладно, вряд ли она сразу побежит выяснять про меня в Интерпол, не так ли?
Она вытянула руку еще дальше, и взяла мою.
– Оччприятна-а! ЭВЭ Кельсон, от Элейн Вера Кельсон, но если хочешь, чтобы я отзывалась, называй меня Эвэ, ладно? – Она крепко пожала мою руку, а потом бросила ее. – И где ты остановился? Мы – в «Оберж Сен-Пьер».
Она не вернула мне альбом и теперь держала его в вытянутой руке, сравнивая рисунок с настоящим шпилем.
– Я жил у кузена своего друга в Понторсоне, но сегодня уезжаю.
Все правда. Но ложь, если вдуматься.
– О, в самом деле? Я тоже. Мы были в Париже, потом пять дней в Лондоне. А ты?
– Я вернусь домой. Кстати, кто это «мы»? – Она посмотрела на меня непонимающе, и я продолжил: – Кто такие «мы», которые живут в «Оберж Сен-Пьер»?
– А, ну, Французский клуб. Центральная трентонская гимназия, Нью-Джерси. Восемь девочек, два мальчика, учитель и четыре сопровождающих родителя.
– Ага, понятно. И они знают, где ты?
Она искоса взглянула на меня.
– А что? Собрался меня похитить?
Я склонил голову набок, словно обдумывая услышанное, а потом с сожалением покачал ею.
– Мне надо собираться днем, да потом еще всякие дела в половине третьего. Не успею тебя никуда впихнуть между этими делами. Но всегда можно выпить кофе. Если, конечно, твои сопровождающие не будут возражать.
– Ну да, они знают, где я, – у монастыря, рисую. В одиннадцать я должна встретиться с ними для проверки. – Она посмотрела на часы. – Еще два часа. Если я не потеряюсь. – Она решительно встала. – Итак, кофе. Я знаю, где подают кофе со сливками и круассаны. Случайно выяснила, так что можем прогуляться, а то я уже засиделась!
Она в последний раз взглянула на мой рисунок, и мы вновь обменялись альбомами.
Эвэ ненавидела Нью-Джерси, ей пришлось переехать туда из северной части Нью-Йорка прошлым летом. Ее отец – инженер-химик, мать преподавала искусство в средней школе, такие профессии всегда ненадежны, так как финансирование искусствоведов урезается в первую очередь. Старший брат Эвэ, Патрик, учился на первом курсе Принстона, а еще у нее была собака неопределенной породы по кличке Козявка. Она хотела пойти учиться в художественную школу в Нью-Йорке, когда закончит гимназию, через два года. Нынешний бойфренд упрашивал ее не соглашаться на эту поездку просто потому, что хотел пойти с ней на вечеринку, а поскольку она все-таки уехала, они расстались.
– Хотя, если честно, он уже был на пути к статусу «экс» задолго до поездки. Например, он называл мои рисунки «комиксами» и еще хотел, чтобы я нарисовала его голым.
Все это я узнал за десять минут, еще до того, как мы приступили к нашему кофе. За кофе ей удалось вытянуть из меня, что я путешествую один, а мои родители умерли.
– Ой! – Ее рот открылся и закрылся, словно она пыталась и не смогла найти подходящие слова.
Я поднял руку.
– Ужасно по ним тоскую. Прошло шесть – ой, даже семь лет. Если не возражаешь, оставим эту тему. Лучше расскажи, что ты повидала в Париже. А еще лучше, – я постучал пальцем по ее альбому, – покажи.
Это сработало. Поскольку мой альбом был тем же самым, что я брал с собой в Париж, мы могли даже сравнить наши рисунки.
Я тронул изображение Сены, бегущей под Пон-Нёф, и сказал:
– Мне очень нравится, как ты передала реку вот здесь, возле Иль-де-ля-Сите. Она как живая – а моя больше напоминает асфальт.
– И как часто ты пишешь воду?
– Не очень, получается асфальт, как видишь.
– Практикуйся. Вот и вся хитрость. Пусть десять следующих эскизов будут изображать воду. Готова по спорить, ты наконец поймешь, в чем фишка. На мизинчик!
– На мизинчик? Это что такое?
– Мы должны пожать друг другу мизинцы, чтобы закрепить сделку.
– Какую еще сделку? А ты что готова сделать? Со своей стороны?
Она удивленно посмотрела на меня.
– О, да! Думаю, это честно. Но это ведь я говорю тебе, что делать, так что свое условие ты выдвигаешь сам.
Я немного подумал.
– Хорошо. Я сделаю десять рисунков воды, а ты позволишь мне нарисовать тебя в Лондоне. В воскресенье.
– Ты будешь в Лондоне?
– Могу попробовать.
– А как ты собрался меня рисовать? – спросила она, нахмурившись, и я понял, что она вспомнила своего бывшего парня.
– Полностью одетой, на людях, но придется пожертвовать пальто. Где-нибудь в парке, допустим.
– Мы остановимся в «Бест Вестерн Свисс коттедж», но я понятия не имею, где это.
– Видимо, рядом со станцией «Свисс коттедж». Это район в Кэмдене. Недалеко от «Риджентс-парк». Я зайду за тобой днем в воскресенье.
– Ла-а-адно. По-моему, у нас куплены билеты в театр, так что не откладывай на поздний вечер, – сказала она. Затем сняла одну из своих митенок и согнула мизинец крючком, обхватив им мой, крепко тряхнула и отпустила со словами: – Давай бум.
– Чего?
– Кулак сожми!
Я сделал, как она сказала, и она стукнула своим кулаком по моему, сказав:
– Бум.
– Ты больная!
Она утвердительно тряхнула головой:
– Ага.
В Пхукете потрясающая вода, чудесных оттенков голубого и зеленого, спокойная, но постоянно в движении. Первые наброски я сделал на острове Ко Бон, перемещаясь с подветренной стороны. Работал я цветными карандашами, которыми пользовался редко, но мне претила мысль о переходе от глубокой воды к отмели, выполненном одним грифелем.
Затем я приступил к Темзе, но в городе оказалось скучно – ряд за рядом стоят дома с окнами на воду. Я вернулся в Оксфорд и шмыгал между туристами, пока не нашел славное местечко возле моста Магдалены, где стал рисовать людей, проплывавших на плоскодонках под арочными сводами.
Подумал, не прыгнуть ли в Оахаку, но это причинило бы слишком много боли. Так что решил провести немного времени на детском пляже в Ла Холлье, рисуя морских львов, выбирающихся на песок из воды, или волны, разбивающиеся о волнорез.
День был серый, мрачный, и океан – точно такой же. Графитовый карандаш отлично подошел для такой воды. Монохром.
Перед тем как удалиться, я вошел в будку телефона-автомата и позвонил в окружное отделение ФБР Сан-Диего.
– Мне бы хотелось поговорить с тем, кто занимается делом об убийстве 16 марта шести агентов миграционной службы.
Женщина, снявшая трубку, спросила:
– А как вас зовут?
– Гриффин О'Коннер. На прошлой неделе я присылал кое-какую информацию. По почте.
– Вот как. Минутку, пожалуйста.
Я слушал музыку режима ожидания в течение двадцати секунд. И уже собрался повесить трубку, когда послышался мужской голос. Фоновый шум был уже другим.
– Алло! Гриффин О'Коннер!
– Да.
– А, хорошо. Я специальный агент Проктор. Одну секунду – мне переадресовали вызов на сотовый.
Шум на заднем плане стал тише.
– Так, теперь получше будет слышно. Ты где?
– Я уверен, ваше отделение уже сообщило вам номер телефона и местоположение автомата.
Некоторое время Проктор молчал, затем усмехнулся.
– Ну да. Я получил твое письмо. Очень было интересно.
– Это дало какие-то результаты?
– Возможно. Но вызвало массу вопросов. Например, что заставляет тебя думать, будто этот Кемп замешан в убийстве на ранчо Сэма Коултона?
Я раздумывал, что ему сказать, а что оставить при себе. Всю ли выложить правду или только большую часть. Те люди, которым правда могла навредить, были уже мертвы.
Но может, она навредит тем, кому я желаю смерти?
– Кемп разговаривал со мной оттуда. По телефону. Он велел прибыть на ранчо, сказал, что иначе убьет Сэма и Консуэло. Я испугался, поэтому позвонил в миграционную службу и вызвал шерифа. Да, – добавил я резко, – я наврал миграционке, что там толпа нелегалов, но я рассчитывал, что чем больше народу тем меньше шанс, что кого-нибудь… – Я сделал глубокий вдох. – …И поэтому соврал.
– И этот Кемп был в ту ночь, когда убили твоих родителей?
– Точно.
– Где связь, Гриффин? Что ему надо?
– Меня. Я и есть связующее звено. Он за мной охотится, хочет убить.
– Почему? Он мог прикончить тебя в доме твоих родителей, верно?
– Он пытался, но я сбежал. У меня остались шрамы.
– И снова спрашиваю: почему? Каков мотив? Я покачал головой. Я и сам не знал, почему, но все это как-то было связано с прыжками.
– Не знаю.
Почти правда.
Проктор продолжал:
– А что с Сэмом и Консуэло? Они дружили с твоей – семьей? Дело в том, что я не могу найти этому никаких подтверждений.
– Нет. Они нашли меня в пустыне после того, как я сбежал. Я был ранен, и они заботились обо мне, пока я не выкарабкался. Потом я уехал жить к племяннице Консуэло в Мехико, в Оахаку. Ее дом взорвали две недели назад. – Я остановился. – Вы ведь знали это, правда?
Проктор выдохнул.
– Да. Знал. Это легко было сделать – дом племянницы и все такое, только вот тел не нашли.
