лапы ленсмана или фискала?[56] Примерно в таком духе шел разговор при прощании. Когда они расстались, я решил поехать в Вуоккиниеми вместе с женщинами, приехавшими сюда на лодках, и отпустил своего проводника, заплатив ему за услуги. Хорошим и услужливым людям всегда везет, так и моему проводнику: в обратный путь он нагрузил на лошадь все мешки, а провоз каждого мешка давал ему примерно десять копеек.
От Кивиярви до Кёунясъярви вряд ли вообще возможно проехать на обычной колесной повозке, поэтому придумано другое приспособление: на двух шестах длиной пять-шесть локтей, перехваченных параллельными перекладинами, установлен короб. Концы шестов тянутся по земле, остальная же часть и короб приподняты над землей. По дороге нам встретилось несколько таких волокуш. Владельцы их были из Ухтуа — большого и богатого села, которое находится в четырех милях севернее погоста Вуоккиниеми. Мужиков, по моим подсчетам, было около пятидесяти, а возов — не более десяти; на несколько человек была одна повозка, иные несли мешки на себе. Этой осенью четыреста человек из одной только волости Вуоккиниеми вынуждены были отправиться в Финляндию торговать вразнос. Поскольку ни один из них не возвращается без прибыли, составляющей по меньшей мере около ста рублей, а у некоторых и до двух тысяч, то можно представить, что за одну только зиму они вывезут из Финляндии сто тысяч рублей ассигнациями. Многие занимаются меновой торговлей, обменивая свой товар на меха, полотно, женские полосатые юбки и т. д. Меха они большей частью сбывают на ярмарке в Каяни, а полотно, юбки и прочее — в Архангельской губернии.
В лодке, в которой я ехал, пожилая женщина всю дорогу проплакала об оставленном на берегу единственном сыне, которого она не увидит до будущей весны, а возможно, и дольше. Я пытался успокоить ее и отчасти преуспел в этом, заверив, что сын ее вернется домой живым и невредимым, если только сумеет уберечься от ленсманов и воров. За полмили до Вуоккиниеми я завернул в маленькую, в четыре дома, деревушку Ченаниеми. Хозяйка самого большого дома была родом из Финляндии, из прихода Кийминки в Похьянмаа[57]. Ее покойный муж по фамилии Кеттунен[58] прожил много лет в Финляндии, шил крестьянам полсти и овчинные тулупы, а также другую одежду. Взяв там жену, он вернулся домой, завел хозяйство и справно зажил. Три-четыре года назад он умер, оставив после себя вдову и четверых детей, двух мальчиков и двух девочек. Он был известным в этой местности стихотворцем. К тому же Кеттунен обладал большим поэтическим дарованием. Это про него архангельские[59] крестьяне пять-шесть лет назад рассказывали, что он мог петь две недели подряд, прерываясь лишь для того, чтобы поесть и поспать. У меня есть одна из рун, где он изобразил, как некий человек сватался к его дочери и получил отказ. Как нельзя более удачно описав жениха, Кеттунен рисует картину сватовства. Мать жениха говорит:
Я хотела б, я желала б
взять в невестки молодую,
сыну моему в супруги.
На это Кеттунен отвечает за свою дочь:
Маловата моя дочка,
мамы ветка низкоросла.
Мать жениха, Наталья, пришедшая сюда со своим сыном Ортьё, понимает, что Кеттунен не хочет выдавать свою дочь, но продолжает, не пугаясь отказа:
Не пошлю корье толочь,
не отправлю бить солому,
тесто отведу месить,
каравай ровнять огромный,
хлеб ржаной на ломти резать.
Кеттунен очень вежливо возражает, намекая на то, что его дочь слишком молода и мала еще, и добавляет:
Кто бы поднял на вершок,
кто бы ей хоть пядь прибавил,
удлинил мою дочурку, —
сотню бы вручил тому,
сунул бы хоть тыщу марок.
Лишь после этого жених и его мать отказываются от своей затеи и уходят из дома Кеттунена, чтобы просватать невесту в другом месте.
Подобно певцам Востока, наши народные стихотворцы охотно вплетают в стихи свое имя. Кеттунен заканчивает упомянутое стихотворение словами:
Кто ж придумал песню эту,
песнь короткую исполнил?
Это лис[60], парнишка быстрый,
стройный парень, чуб короткий,
по глухим местам он бродит
темной ночью в непогоду,
в распроклятое ненастье.
Говорит, что даже на смертном одре он обратился к жене со словами в стихотворном размере, и, в частности, печалясь о ее судьбе, сказал:
Без плода осталась Марья,
в горести жена из Руотси,
при моем уходе в Ману[61],
при разлуке с этим миром.
Эта самая Мари, о которой говорится в стихе, еще прошлым летом вдовствовала в Ченаниеми. Сразу же после замужества она перешла в русскую веру, переняла все здешние обычаи, так что и не подумаешь, что она родом из другой страны, из других мест. Я порадовался за нее, когда услышал, что она слывет образцовой хозяйкой. Привыкшая в родных местах к работе, она научилась здесь от женщин чистоте и опрятности. Когда речь зашла о ней, одна из женщин сказала: «Бывает, и удачно женятся в Финляндии, но многим не везет». И она назвала имена нескольких хозяек, привезенных из Финляндии, якобы так и не привыкших к опрятности и поддержанию чистоты в доме. Если бы все привозили с вашей стороны таких жен, как Кеттунен, заключила она, наши девицы, чего доброго, оставались бы незасватанными.
В тот же день я прошел от Ченаниеми еще милю до Понкалахти. Понкалахти — маленькая деревушка, состоящая всего из четырех-пяти домов. Я намеревался сначала отправиться прямо в Вуоккиниеми, но мне сказали, что в Вуоннинен есть много хороших певцов, и я направился туда. По моей просьбе в проводники мне дали крестьянского мальчика; я считаю, что поступил благоразумно, не отправившись один по этой глухомани, хотя идти предстояло не более мили. Мы шли прямо по дремучему лесу, местами казалось, что тут никогда не ступала нога человека. Примерно на полпути на свежевырубленной подсеке мы увидели крест с двумя поперечными перекладинами. Я вспомнил упоминания путешественников о крестах, которые встречались им по обочинам дорог во многих католических странах и которые якобы указывали на совершенные в этих местах убийства. Я рассказал об этом своему
