пыли. Нагнувшись, уже слыша шаги входящих, я схватил героин и швырнул его в квадратную дыру, обложенную кафелем — пакет накрыл отверстие, и тогда я наступил на него ногой — он прогнулся и рухнул вниз, а в это время люди, громко говоря по-турецки, уже вошли.
Может быть, меня спасла их громкая речь.
Куртка была в моей руке, я не заметил, как поднял ее. Турки, разговаривая, шумно мочились у меня за спиной, мне казалось, что кто-то из них сейчас заденет меня локтем.
Выйдя из туалета, я увидел ходящего взад-вперед полицейского, кажется, он наблюдал за мной. Потом сзади кто-то захохотал. Издали я заметил Файгенблата, он курил и смотрел на меня. Подойдя к нему вплотную, я уже открыл было рот, но он опередил:
— Ты что?
— Все, — сказал я, — все кончено.
— Ты что? — сдавленно прошептал Файгенблат. Я видел, что у него задрожала пухлая нижняя губа. — Ты что сделал, дурак?
— Это ты придурок, ты… — мне казалось, что я говорю совсем не то. — Иди ты…
— Что ты сделал, Ромеев, где товар?
— Турки на него сейчас срут, на твой товар, понял? Я не хочу сидеть, понял?
— Где? Где? — быстро спрашивал он.
— В сортире. Я бросил мешок в дырку сортира, что не ясно?
— Да ты же идиот, Ромеев, меня же… Господи… Господи…
— А что мне оставалось делать? — спокойно, четко выговаривая слова, спросил я. — Что? Плевать я хотел!
Я повернулся, задел его рюкзаком и пошел к автобусу. Файгенблат догнал меня и заговорил, заглядывая в лицо:
— Нас же убьют, Ромеев…
— Нас? — я остановился. — Нас? Что ты сказал, а? Уже — нас? Ты что это, Файгенблат?
— Тише, Валера…
— С каких это пор мы вместе, а? Ты же сам говорил, что это моя работа, а то — твоя. Да может ты сам все сбываешь, Файгенблат, и нет никаких бандитов?
— Есть, Ромеев, есть, — зашептал Файгенблат, — нам конец.
Я посмотрел на его крупное подрагивающее лицо. Мне захотелось ударить его и посмотреть, как на белой коже выступит кровь.
— Иди-ка ты… — я отвернулся.
Заработал двигатель, пассажиры стали садиться в автобус. Вошел таможенник, он собрал паспорта и попросил всех выйти, оставив вещи в салоне. С отвращением куря очередную сигарету, я увидел знакомую собаку — она подходила к чемоданам, вытащенным из багажника и тщательно обнюхивала их. Затем собаку провели на поводке мимо выстроившихся в шеренгу пассажиров — иногда она останавливалась и обнюхивала чьи-нибудь ноги.
13
В Москве, через неделю после приезда, ко мне зашел Файгенблат. Ему открыла хозяйка. Он постучал в дверь моей комнаты — я лежал на диване и смотрел телевизор, — вошел и молча сел рядом на стул.
— Ну, что? — не поворачивая головы, я взял с тумбы над головой сигарету, закурил.
— Выключи, — попросил он.
Я взял ручной пульт, выключил телевизор и посмотрел на Файгенблата. Он сидел, ссутулившись, широко расставив ноги, упираясь локтями в колени и опустив голову.
— Я не знаю, что делать, Валера, — сказал он, — не знаю.
— Почему ты приходишь без звонка? — спросил я. — Вчера тоже ты приходил?
— Вчера? — переспросил он, — Нет… вчера нет.
— Кто-то заходил ко мне, меня не было… Ну, говори.
— Я должен теперь деньги… Помоги мне, — сказал Файгенблат.
— Сколько? — спросил я.
— Это большие деньги, Ромеев. К сожалению, я не смогу их заплатить сам.
— Черт возьми, Файгенблат, сколько?
— Сто тысяч, Валера.
— Товар стоил сто тысяч долларов?
— Нет… меньше, наверняка меньше… Но они округлили, как всегда. Они дали мне две недели, начиная со вчерашнего дня.
— Да кто они? Кто — они? — я сел на диване. — Может ты все выдумал, Файгенблат? Я не верю тебе, не хочу тебе верить, вот и все. Ты всегда был скотиной, Гена, даже в школе. Вежливой, но скотиной. Если бы меня взяли тогда на границе, ты бы целовал свою задницу от радости, что остался цел. А теперь я должен тебе помогать?
— Господи, Ромеев! — Файгенблат встал и, взмахнув руками, потер небритые щеки, — ну ведь бывает, бывает, как ты не поймешь? Сегодня все было, а завтра нет ничего! Дурак я был, дурак, надо было еще в августе бросать эти перевозки и уезжать, улетать куда угодно. Я не знаю, что делать, Ромеев. Я говорил с ними, они… приходили ко мне…
— Били? — усмехаясь, спросил я.
— Нет, зачем, первый раз не бьют… Но я же помогал тебе, Ромеев, ведь было, ведь это я тебя забрал с Арбата…
— А я бы оттуда и сам ушел. Думаешь, я не нашел бы как заработать? Катись-ка ты… Ну где я возьму тебе денег? Ну есть тысяч пять-шесть… Да если я даже продам машину и это барахло, — я махнул рукой в сторону телевизора, — все равно ведь это тебя не спасет.
— Не спасет, Ромеев, — тихо сказал Файгенблат, — но ведь у тебя есть брат.
— Брат?
— Да, ты говорил, у него «Форд» за двадцать тысяч.
— Вспомнил, значит…
— Что?
— Да так, — сказал я. — Только брат ничем помочь не сможет. Я не знаю, где он живет, мы не общаемся, у нас разная жизнь. Все, давай на этом закончим. Я тебе дам, дам сколько смогу, но что толку, где взять сто тысяч, это же огромная сумма. Тебе надо просто уехать.
— Это невозможно, — Файгенблат покачал головой. — Слушай, я пойду…
— Давай, — сказал я, — только советую тебе завтра же уехать. Или собрать все свои «главные» деньги и отдать. Ты еще заработаешь, ты сможешь.
— Я пойду… — Файгенблат с опущенной головой пошел к двери.
— Эй! — окликнул его я. — Я не буду просить у брата. Не хочу.
Не ответив, он ушел.
Вечером я вышел на улицу. У моей машины, прислонясь спиной к дверце, стоял парень. Он был в короткой замшевой куртке и в черных джинсах. Посмотрев на меня, он лениво, засунув руки в карманы, отошел. Мне показалось, что он пристально взглянул мне в глаза. Я всегда ненавидел взгляды таких типов, хотя бы и случайные, — может быть, я боялся, что они приметят во мне что-то, например, мой страх.
Вернувшись, я спросил у хозяйки, кто приходил ко мне вчера.
«Ребята, — ответила она, — ваши друзья, Валерочка». «А Гена, он был сегодня, тоже вчера приходил?» «Этот очаровательный черноволосый юноша? Нет, его не было, это уж точно». «А что они сказали, — спрашивал я, — как они спросили, кто им нужен?» «Ну… — ответила хозяйка, — они сказали: нам нужен Валера Ромеев, да, так они и сказали, а я говорю: нет его сейчас, зайдите завтра. Это были ваши
