голос:
— Извини… я не в себе.
Я видел ее ноги, она уходила к себе, в спальню. Я пролежал какое-то время, отвернувшись от липкой лужи рвоты. Когда я, шатаясь, попытался встать, она вышла из комнаты, взяла меня за плечи.
— Пойдем в ванную… я вымою тебя… Валерочка.
Я не остался у нее. Было пять утра, мне не хотелось спать. Лина приготовила кофе, мы сидели напротив друг друга за белым кухонным столом, и иногда я встречал ее взгляд. Теперь все было почти наоборот: она заглядывала мне в глаза, словно медленно с чем-то прощаясь, — не только со мной, может быть, вообще не со мной, а с чем-то несбывшимся, прошлым.
Надевая пальто, я обернулся и сказал:
— Нет у тебя никакого мужа. Смотря на меня, она пожала плечами:
— Нет, конечно.
Я спросил:
— Он, что ли? Она не ответила.
— Ну, и ребенок, — усмехаясь, сказал я, — твой красавчик и умница ребенок.
— Он существует, Валера. Хотя вряд ли когда-нибудь поймет, что ты его дядя. Он в интернате для умственно отсталых. Аутизм. Слышал про такое?
Я молчал, пытаясь почувствовать себя неловко. Потом спросил:
— Вадим — знает?
Она отвернулась. Я смотрел вместе с ней на стекающие по оконному стеклу дождевые капли.
— Лина!
— Что?
— Ты… любишь моего брата?
— Я хотела быть его женой, Валера. Чтобы никогда не бросить, ведь мы одна кровь. Но в этом есть что-то страшное. Я еще не понимаю, что.
— Ромеева, — сказал я.
Она поцеловала меня на прощание — как раньше, но по-другому.
Я въехал в парк, выключил двигатель и откинул сиденье. Наблюдая, как по лобовому стеклу текут капли воды, я заснул. В десять я оставил «Опель» во дворе какого-то учреждения, пересек улицу и минут через десять вошел в лифт шестнадцатиэтажного дома, где жил Файгенблат.
На ступеньках лестницы его этажа сидела девушка в красном плаще, курила. Увидев меня, она подняла голову; ее глаза были сильно, нелепо накрашены.
— Я вас знаю, — сказала она. — Вы художник, мы были с вами и Геной в одной забегаловке, ели японскую лапшу. Вы не удивляйтесь, у меня хорошая память на лица, особенно на такие.
Я вспомнил. Но та девушка была блондинка.
— Вы перекрасились?
— Да. Что делать в этой жизни? Хотите рома? У меня есть баночка коктейля, я одну уже выпила.
— Нет, спасибо. Вы ведь невеста Гены. А где он?
— Это не Гена, — ответила девушка, — это заяц еврейской национальности. Скорее всего, он укатил в Израиль, как и было задумано, но без меня.
— В Израиль?
— Ага. Конечно, я чихать хотела на этот его вечный зов предков, но мы договорились встретиться, а его нет, сижу тут час. Посижу полгода и уйду. Хотите рома?
— Нет.
Я спустился по лестнице и в дверях подъезда встретил двух высоких парней: они входили, один из них сильно толкнул меня плечом и оглянулся — я это почувствовал, не поворачивая головы.
Вадиму я позвонил из автомата. Никто не отвечал. Я ехал по улице, останавливался, звонил. В конце концов я заехал в арку его дома — я чувствовал, что он там.
Открыла не негритянка — он. Хмурое заспанное лицо, длинный халат, кое-как запахнутый, глаза узкие, белые; рот пополз в улыбке все туда же — влево.
— А… походник. Как Южный полюс, открыт?
— У меня к тебе дело, Вадим.
— Что так рано? — я почувствовал запах спиртного. — Я, как тебе сказать… еще бы поспал.
— Ты же никогда не вставал поздно, — сказал я, раздеваясь, — я думал…
— Да? — прервал меня Вадим. — С чего ты взял?
Мы пошли по коридору, Вадим открыл одну из дверей, остановился, сказал:
— Кстати, хочешь?
Я заглянул в зашторенную комнату — там в глубине привстала на кровати негритянка, одеяло сползло с плеч; блеснув глазами, она посмотрела на меня.
— Вставай-ка, животное, — тихо сказал брат, — надо поесть.
Мы вошли в его кабинет. Компьютер с большим экраном стоял теперь на ковре, посередине комнаты, стол был в углу. Мы сели в кресла. В руках у брата была сигара, он зубами откусил кончик, закурил.
— У меня есть великолепный ирландский виски, — сказал он, шепелявя из-за сигары, — хочешь?
Я усмехнулся:
— Мне сегодня с утра все предлагают выпить. Даже родной брат, который, я думал, вообще не пьет… А говорил, не куришь.
— Но ведь раньше курил, — брат улыбнулся, не вынимая сигару изо рта, — почему бы не продолжить, а, Влерик? Подумаешь, маленький перерыв. Хорошо жить, Гип. Особенно если раз в сто лет выпивать по утрам чашку рома и выкуривать хорошую «Гавану». А все остальное время можно по утрам обливаться, питаться раздельно и делать клизму два раза в день. Что у тебя за проблемы, Гип?
— Ты сразу понял, что это проблемы?
— Конечно. Я сразу понял, как только ты пришел, что тебя опередил Амундсен. Но ты не замерз в палатке — это главное. Так в чем же дело?
— Меня хотят убить, Вадим.
Брат, вынув сигару изо рта, сухо негромко рассмеялся:
— Вот как? Тут мечтаешь — вот бы кто придушил во сне, а ты…
— Брось, Вадик. Я серьезно. За мной… следят, это точно, и если я не отдам деньги…
— Деньги? — оживился брат.
— Да.
Темнокожая девушка в коротком платье из белого шелка вкатила в комнату сервировочный столик — на нем стоял поднос с завтраком и бутылка виски, — взглянула на меня и вышла.
Я рассказал Вадиму все. Он не прерывал меня, выкурил полсигары, а потом, покачав головой, сказал:
— Да, Талантик, что-что, а уж рассказывать ты умеешь.
Я прямо заслушался, почему бы нам с тобой не устроить на радио передачу «Умные братья», а? Ты будешь говорить, я — комментировать.
— Вадим, — сказал я, — мне… страшно.
— Страх — хорошая разрядка, говорят даже катарсис — очищает. Да ты не бойся, хотя денег я тебе не дам.
— А я и не прошу, черт возьми, — быстро сказал я.
— Просишь, — Вадим щелкнул пальцами, — но зря. Во-первых, у меня их нет. Сто тысяч — это не шутки. Во-вторых, тебе и не нужно их платить.
— Что мне сделают?
— Сейчас расскажу. Ты вообще общался с подобными ребятками?
— С какой стати? С этими лысыми…
— Ну да, ты же нищий. Стал получать две тысячи в месяц и вот, надо встретиться. Я общался с ними — так, иногда, и без всяких там наркотиков, Влерик. Все зависит от того, насколько они сильны. Ведь ваш героин — это чепуха, мелкий извоз. Но это неважно. Конечно, твой приятель работал не один и его наверняка заставят платить. И он, если
