уезжаю. Приятно было на тебя посмотреть…
— Да подожди ты, Гип, — Вадим встал, подошел к двери, раскрыл ее и позвал:
— Дениза!
Войдя, девушка остановилась и опустила глаза.
— Дениза, это мой брат, помнишь? Младший, правда, но брат.
— Да перестань ты, — быстро сказал я.
— Ну так как, — Вадим кивнул на Денизу, — давай?
Смотря на него, я вспомнил о том, что рассказала мне Лина. Кажется, он знает. Или может быть, нет? Какая разница, мое знание не добавило мне ничего. Я не понимал, почему не могу спросить — ведь это легко.
— Давай, — сказал я.
Я подошел к девушке, осторожно коснулся пальцами ее руки, погладил запястье. У негритянки была холодная кожа.
14
Наша семья когда-то любила море — летом, в августе, а сейчас был ноябрь. Мы ходили загорать все вместе, шли по дорожке от дома к морю, снимали сандалии, шлепанцы и брели по горячему песку, жмуря глаза от солнца. Мы шли по старшинству: отец, мать, Вадим и я. А может, мне уже только мерещилось, что я шел сзади, — пожалуй, я иногда обгонял всех, даже брата. Я весело бежал по песку и первый пробовал ногой холодную воду. Мы все что-то несли. Отец — подстилку и тент от солнца. Мать — сумку с едой. Брат нес свернутый надувной матрас. У меня под мышкой был водный мяч или пакет с ракетками для бадминтона. Иногда я был даже вооружен — подобранной по дороге палкой, напоминающей ружье. Я стрелял, думал, воображал, таща за собой в поход к морю весь свой огромный мир.
Сейчас был ноябрь, я ехал в пустой электричке туда, где бывал только летом, в детстве.
Сойдя с поезда на станции «Каролино-Бугаз», я пошел пешком вдоль железнодорожного полотна. Дом дяди потемнел — как и все в этом новом, отчетливом мире. С моря дул ветер, я поднял воротник пальто. Я удивился, увидев в дядином дворе незнакомого человека, тот копался в двигателе стоящей возле дома машины и, заметив меня, вдруг приветливо помахал рукой:
— Эге-ге, да это ты, что ли, Ромеева сын, младший?
— Я, — сказал я.
— А зовут, бог ты мой, забыл… Валерка?
— Точно, — я улыбнулся, припоминая лицо этого пожилого человека.
— Да я сосед дядьки твоего, Иван Иваныч, помнишь, мы вместе каждое лето… Слушай, Валерка, как же это я тебя узнал-то, ведь ты пацаном был.
— Бывает, — сказал я, — я помню вас. Вы все время нам арбузы с рынка привозили, на этих «Жигулях», кажется…
— Да нет, ту я продал. Да и эта «шестерка», черт ее раздери, барахлит. Я тут, Валер, понимаешь, собрался вещички домой отвезти, вот багажник набил, а она, стерва, глохнет. Отъеду немного, и глохнет. Боюсь, до Одессы не дотянет. Ты, кстати, в «жигулевском» движке не волокешь?
— Да как вам сказать, — я пожал плечами, — вообще-то не очень. А дядя где?
— Дядя? — Иван Иванович махнул рукой. — Да уехал. Дачу вот продает и уехал в город. Его сын новую квартиру купил. А дачку эту тю-тю, дохода она большого не дает, я, кстати, может ее и куплю, у вас двор больше. Я сюда машину-то поэтому и поставил — простор. И ключи от дома у меня. Ты надолго?
— Так… У меня сейчас каникулы, давно на море не был. Думал — дядя здесь, поживу…
— И поживи. Только зря в ноябре сюда, для молодых сейчас тоска — мертвое место, пески. Хотя есть один зимний санаторий, далеко правда, часа полтора пешком. Там, кстати, и дискотека — ночью слышно.
— Конечно, — сказал я, — схожу и в санаторий. Я может тут недельку поживу. Камин работает?
— А как же. Слушай, Валерка, как ты кстати, мне в город надо, свечи для машины поискать, здесь-то где? А то тут воры по дачам, знаешь, шастают, ты и присмотришь. Ты как, все рисуешь? Я слышал, в Москве учишься в художественном?
— В художественном…
— Ну и как, на выставки посылают?
— Посылают.
— Слушай, Валерка, — Иван Иванович засуетился, порылся в карманах ватника, что-то достал, склонился над двигателем «Жигулей», — раз уж ты здесь, сядь в машину, крутани стартер…
Я сел на место водителя, завел двигатель — он сразу стал глохнуть.
— Подсос, подсос давай! — кричал Иван Иванович, махая мне свободной рукой.
Двигатель заработал неровно, с перебоями.
— Хватит!
Я вылез из машины и спросил:
— Ну как?
— Свечи… Надо менять. Сейчас я… — Иван Иванович засунул руку в капот и попросил:
— Валер, найди свечной ключ… там, в багажнике, сверху.
Ключ я нашел под свернутой в рулон резиновой лодкой.
— А лодка — та? — спросил я Ивана Ивановича, когда он захлопнул крышку капота.
— Лодка? — спросил он. — Да, лодка та… ты на ней рыбу с отцом ловил.
— Не я. Вадим, мой брат.
— Ах, да, — Иван Иванович махнул рукой, — забыл я все. Где Вадимка-то?
— Уехал.
— А…
Вечером мы поели, выпили водки, Иван Иванович рассказывал о своей жизни, теперешней и прошлой, мне было скучно, я вежливо улыбался и иногда из вежливости о чем-то спрашивал — он длинно, подробно отвечал, я думал о своем.
Ночью мы растопили камин и легли спать, а утром Иван Иванович уехал на электричке в Одессу, обещая вернуться через три дня.
Мне нравилось жить здесь — один среди десятков пустых домов, посреди засыпанного песком пространства, казалось странным, что существует лето и что сюда приезжают люди. Я один, запахнувшись в пальто, бродил по песку, смотрел на море. Мне нравилось спокойствие, нравилось, что не надо никуда спешить. Вечером я взял связку ключей, что оставил мне Иван Иванович и открыл две запертые комнаты— там я нашел свои детские, почти засохшие, краски и бумагу для акварели. Я искал свои рисунки — но видимо их мы увезли с собой. Рано утром я сидел на песке на берегу моря и рисовал восход. Получилось плохо, смешно. Я подумал, что не умел рисовать никогда. Больше всего мне хотелось найти хоть какой-то старый рисунок, чтобы сравнить или посмеяться, и я снова стал рыться в старых вещах: журналы, желтые газеты, какие-то письма чужих людей, фотографии, но ничего не нашел.
Однажды, гуляя по песку, я увидел белый блестящий автомобиль — он ехал вдоль железнодорожной насыпи, затем исчез. Не спеша я пошел вдоль берега моря; автомобиль появился вновь, сверкнул в луче редкого солнца и пропал за поворотом, ведущим к дачным участкам. Я вернулся к дому дяди. Ворота были раскрыты, во дворе, рядом с «Жигулями», стоял белый «Форд» брата. Рядом, засунув руки в карманы, в светлом
