ни государствам, к которым могли бы прирезать куски нашей милой Франции. Такое совершенно исключено, и даже Германия способна подавиться Парижем, как жадина куском плохо прожаренного бифштекса. Возрождение на французском троне Бурбонов или даже Наполеонидов кажется этим людям гораздо более достойным поворотом французской истории. А кайзера попросили заткнуться и не возражать, поскольку Францию как государство от военного нападения защищают все те же Брестские Соглашения.
– Но как же могут сочетаться между собой два этих утверждения? – спросил Луи Барту. – Либо тираны собираются восстановить у нас монархию, либо Франция находится под защитой Брестских соглашений, третьего не дано.
– Все гораздо хуже, чем вы думаете, – ответил Стефан Пишон, – низвержение республики и реставрацию монархии должен осуществить сам французский народ, доведенный до отчаяния политической изоляцией и торговой блокадой нашей милой Франции. Для достижения этой цели европейские газеты консервативного толка, включая некоторые французские, принялись яростно писать о том, что республиканское устройство способствует проникновению во власть людей беспринципных, продажных, перед выборами обещающих каждому гражданину по сто франков, а после них отбирающих у народа последние сантимы. Мол, месье Клемансо, чуть было не втравивший нашу милую Францию в войну на невыгодных условиях – это скорее правило, а не исключение для республиканского пути развития. Месье Одинцов, который и стоит за всей этой кампанией, считает, что чем дальше мы шагаем по этой дороге, тем выше риски тяжелых войн с ничтожным результатом, случившихся по совершенно вздорным поводам, а это неприемлемо. Второй Венский конгресс, как бы случайно произошедший по поводу смерти императора Франца-Иосифа, очертил контуры новой социально-ответственной монархической Европы, в которой для нашей милой Франции больше нет места. Выдача господина Клемансо и других соучастников заговора международному правосудию снимет с нас только торговую блокаду, но не дипломатическую изоляцию. Отныне и до тех пор, пока на нашу шею не взгромоздится какой-нибудь король или император, мы в новой Европе будем государством второго сорта. Увы, но это так!
После этих слов настала тишина. Выдать одного из своих в руки палачей – это ужасно, но о реставрации монархии нельзя даже помыслить, тем более что проводником этой идеи является такой апологет жесточайшей реакции, как русский канцлер Одинцов.
– В таком случае мы должны обратиться за помощью к единственной, кроме нас, республиканской державе мирового уровня! – воскликнул Клемансо. – То есть к Северо-Американским Соединенным Штатам. Однажды Франция помогла янки освободиться от королевской тирании, и теперь их очередь вернуть нам добром за добро.
И тут, впервые за все время, подал голос тишайший президент Арман Фальер, который, пребывая на этом посту, исповедовал только один принцип: «лишь бы не было войны». Как раз он ничуть не меньше европейских монархов желал видеть Клемансо и его банду на скамье подсудимых, а Францию – занимающейся своими внутренними проблемами, которых у нее тоже немало.
– В таком случае, Жорж, – сказал он, – у русской императрицы и британского короля появятся все основания для разрыва Брестских соглашений. Не думаю, что они потерпят то, что мы обратились за помощью к силе, которая находится за пределами Европы и не входит в число участников Брестских Соглашений. Как только это случится, французский вопрос будет разрешен германскими гренадерами так стремительно, что никто из вас не успеет опомниться, ведь все соседние государства, за исключением, быть может, Швейцарии, будут нам враждебны. И вот тогда вы увидите и территориальные урезания в пользу, к примеру, Бельгии, Испании и Италии, и какого-нибудь Бурбона или потомка Наполеона, сидящего на моем месте в президентском дворце. А быть может, это будет Бурбониха или Наполеониха, ведь господин Одинцов предпочитает возводить на престолы не королей, а королев. Подумайте обо всем сказанном и примите самое верное решение. Я в любом случае пас, и поддержу вашу коллективную волю, подав в отставку со своего поста. Не хотели слушать меня раньше, когда у Франции было все хорошо и ей не хватало только Эльзаса и Лотарингии – так теперь делайте что хотите. Мне уже все равно!
15 ноября 1907 года, 15:05. Санкт-Петербург, Зимний дворец, рабочий кабинет Канцлера Российской Империи.
Присутствуют:
Императрица Всероссийская Ольга Александровна Романова;
Канцлер Российской империи Павел Павлович Одинцов;
Командующий Северным Арктическим флотом – вице-адмирал Сергей Сергеевич Карпенко;
Начальник Загранразведки – полковник СИБ Игорь Михайлович Баев по прозвищу «Паук».
– Австро-Венгерская империя разваливается буквально на глазах, – сказал канцлер Одинцов, когда императрица, вошедшая последней, села на свое место. – Прямых актов неповиновения нашему другу Францу Фердинанду еще не было, но целостность империи уже серьезно нарушена. Австрийцы примеряют на себя роль подданных кайзера Вильгельма, богемским чехам уже кружит голову грядущая независимость, а на германоязычных окраинах этого пока еще псевдогосударственного образования начинается глухой ропот. Тамошние немцы не желают подчиняться пражским политиканам, и как манны небесной вместе с австрийцами жаждут влиться в состав Второго Рейха.
– Судетский кризис? – криво усмехнувшись, спросил адмирал Карпенко.
– Он самый, – подтвердил Одинцов, – причем на тридцать лет раньше «срока», и не в такой жесткой форме. Но и это мелочь по сравнению с тем брожением, которое с началом венгерского мятежа стало твориться в Словакии, венгерском Закарпатье и в Галиции. Русины там настроены пророссийски, поляки и западные украинцы – антироссийски, словаки – нейтрально, и все вместе они рвутся прочь из Австро-Венгерской маеты. Ни одному из этих народов план Франца Фердинанда не обещает собственной государственности, да и они сами, за исключением поляков, не знают, что это такое.
– Насколько я помню, – сказала императрица Ольга, – по первоначальному плану милейшего Франца Фердинанда, после подавления мятежа будапештских политиканов территория Словакии, как населенная близкородственным народом, должна быть присоединена к Богемскому королевству.
– Ничего хорошего словакам этот план не обещает, – отрезал полковник Баев, – чехи Богемии, избалованные имеющейся у них значительной национально-культурной автономией, относятся к соседям с востока с пренебрежением, как к отсталой деревенщине. Тем более что на территории Словакии до недавнего времени в качестве литературного использовался именно чешский язык. Наши специалисты считают, что после короткого периода эйфории между двумя этими нациями возникнет стойкая неприязнь. Дважды в нашем мире Чехословакию организовывали разные доброхоты, и дважды она распадалась на составные части – второй раз, кажется, уже окончательно. Прицеплять к этому несуразному образованию еще и Галицию мне кажется смерти подобным. Уже сейчас венгры, словаки, поляки, западные украинцы и русины недолюбливают друг друга настолько, что до истовой межнациональной вражды остался один шаг.
– Так значит, Игорь Михайлович, – понизив голос, спросила императрица, – наш исходный план помочь Францу Фердинанду относительно мирным путем разделить Австро-Венгерскую
