— Я не ошибаюсь? — спросил он.
— Нет, — ответила она, — это я.
Они продолжили разговор, познакомились и очень понравились друг другу. Он пригласил ее в вагон-ресторан, она приняла приглашение, и к концу обеда, после того, как они поделились друг с другом многим как самым простым, так и очень личным, между ними зашел такой доверительный разговор, который возможен только между самыми давними друзьями. Полный господин чистил грушу и смотрел на г-жу Валандор.
— Будьте внимательны, можете порезаться.
Он положил нож на тарелку.
— Должно быть, вам часто делают комплименты.
— Не очень часто, уверяю вас.
— О! Я вам не верю, — воскликнул полный господин.
Но она стояла на своем:
— Не очень часто, не очень часто. Уверяю вас, в самом деле.
— Мне кажется, я знаю вас уже двадцать лет и люблю вас, люблю, как в первый день.
— Мне тоже кажется, что я вас знаю уже очень давно, знаю, как саму себя.
Он взял ее руки, покрыл легкими поцелуями ее пальцы, затем разделил грушу надвое.
— Выбирайте.
— Видите ли, — сказала г-жа Валандор, как бы внезапно возвращаясь к реальности, — в этой истории с моей дочерью меня огорчает то, что она сказала мне неправду.
— Сказала неправду? Как это?
— А вот послушайте: ей не нравился князь д’Альпен, ладно, пусть будет так. Она убежала от меня, пусть будет так. Она считала, что напугала меня, пусть будет так. Ее неосторожность обернулась наилучшим образом, прекрасно. Но зачем было искать оправдание своему бегству? Зачем рассказывать эту историю про портсигар, будто бы забытый в купе? Рассказывать мне, мне, какие-то истории про портсигары из золота, якобы забытые в купе! Из золота, — повторила она, крутя перед носом полного господина золотым браслетом, опоясывающим ее запястье.
Но полный господин, будучи по натуре человеком добрым и считая, что доверчивость есть разновидность доброты, постарался укрепить г-жу Валандор в доверии к своей дочери.
Когда они возвращались в свой вагон, их задержала в коридоре другого вагона девочка пяти-шести лет, решившая походить на четвереньках. Г-жа Валандор нагнулась и, дотронувшись до нее рукой, слегка отстранила малышку. В эту же минуту крики: «Клеманс, где ты? Клеманс, ты слышишь меня? Клеманс иди сюда сейчас же!» — заставили их повернуть голову, и г-жа Валандор с изумлением узнала пожилую даму, которая ехала с ней в одном купе три дня тому назад.
— Я еду за дочерью, — тотчас же сообщила ей г-жа Валандор.
— Да, да, конечно, — ответила старая дама, — и вы, и я, мы обе несем ответственность за эти души. Я вот увожу внучку отдыхать в деревню. Клеманс! Иди сюда, иди сюда. Мы скоро нанесем вам визит, забежим к вам ненадолго. Клеманс! — И держа ребенка за руку, она вернулась в свое купе.
— Черт бы ее побрал, — проворчал полный господин. — Кто это такая?
— А это одна старая сумасшедшая, — ответила г-жа Валандор.
В это же время маленькая девочка тоже спросила: «Бабушка, а кто эта дама», на что та ответила: «А, это одна несчастная сумасшедшая».
Стоя в коридоре своего вагона, г-жа Валандор и полный господин выкурили по сигарете, обменялись адресами, выразили намерение встретиться в будущем, поклялись не забывать друг друга. Будущее манило их. Они казались себе помолодевшими, и г-жа Валандор невольно мысленно сравнила своего нового друга, сразу ставшего ей очень близким, с хорошей подушкой или с розовой пуховой постелью, на которой играет отблеск вечернего солнца.
— Хотела бы я знать, что сейчас делает моя дочь.
— Она ждет вас и скоро вас обнимет, а я, увы, уже на следующей станции, через десять минут, вас покину.
Жюльетта и Ландрекур тоже думали о будущем, о будущем, где время не течет. Притихшие и потерянные, они бродили по городу, ожидая прибытия г-жи Валандор. Жюльетта прижималась к Ландрекуру, доверчиво и грациозно.
— От счастья можно просто заболеть. Я никак не могу прийти в себя, — говорила она.
Прохожие обращали на них внимание и улыбались, как улыбаются влюбленным, отрешенность которых от всего происходящего вокруг них кажется окошком в их внутренний мир. Они задержались у одной витрины. Какой-то молодой человек с довольно грустным видом остановился на минуту позади них, наблюдая, как на покрытом паром от их дыхания стекле они рисуют два сердца, потом опустил голову, словно страдая от какого-то воспоминания, и удалился.
Тем временем в купе к г-же Валандор и полному господину зашла пожилая дама со своей внучкой. Они стесняли влюбленных, которые теперь едва смели при них разговаривать.
— Мне жаль, но я вынужден вас покинуть, — прошептал полный господин.
— Мне тоже жаль, — ответила г-жа Валандор.
— Старые друзья непременно рано или поздно встречаются, — заметила пожилая дама и тут же принялась бранить внучку, которая то ползала на четвереньках, то развязывала шнурки своих ботинок.
Когда поезд стал замедлять ход, полный господин вытащил из кармана портсигар и сунул его под себя.
— Увы! — произнес он.
— Уже! — прошептала г-жа Валандор.
Пожилая дама вышла в коридор и остановилась у окна. Г-жа Валандор встала, полный господин уступил ей дорогу, а как только она вышла, взял свою сумку, шляпу и последовал за ней до выхода из вагона.
— До свидания, до свидания.
Он посмотрел на нее, спустился на перрон, затем, подняв голову, с серьезньм и одновременно лукавым видом, погрозил ей пальцем:
— Берегитесь, берегитесь, я очень влюблен.
— Он влюблен, прямо такое торжественное слово, — воскликнула г-жа Валандор, в то время как он удалялся быстрыми шагами. Она с меланхолическим видом пошла к себе в купе, но еще в коридоре услышала голос маленькой девочки, которая, цепляясь за руку бабушки, говорила: «Бабуся, бабуся, посмотри, ну посмотри же», пытаясь привлечь ее внимание к портсигару, забытому, по-видимому, полным господином. Г-жа Валандор стремительно схватила его, соскочила на платформу и побежала к выходу с криком: «Месье, месье». Все женщины оглядывались, но никто из мужчин, похоже, не слышал ее. Наконец, почти выбившись из сил, она схватила полного господина за рукав и протянула ему портсигар. Он высоко поднял брови, положил портсигар в карман и взял г-жу Валандор за руки:
— О! Возможно ли такое? Рассказывать мне, мне, какие-то истории про портсигары из золота, якобы забытые в купе.
— Отпустите меня, отпустите меня, вы же видите, поезд уходит, отпустите меня, — говорила она, вырываясь.
— Отпустить вас? Вас? Да ни за что на свете, — ответил он.
— Как ни за что на свете? В самом деле?
Они еще продолжали громко смеяться, когда два чемодана г-жи Валандор упали перед ними на платформу. Они пришли в себя, закричали: «Спасибо, спасибо», но увидели только маленькую в серой перчатке руку, которая делала им знаки, то ли прощаясь, то ли благословляя, из окна набирающего скорость поезда.
Госпожа де…
Роман[2]
Моей невестке Андре де Вильморен
Любовь проникает сквозь века, и события, затронутые ею, обретают значительность.
В высшем свете, где успех и репутация женщины зависят не столько от красоты, сколько от тонкости вкуса, прелестная г-жа де… слыла самой утонченной. Она задавала тон целому обществу, и, поскольку мужчины называли ее неподражаемой, наиболее вдумчивые женщины старались подражать ей во всем, ибо даже небольшое сходство приближало их к ней и позволяло получить хотя бы отзвук тех комплиментов, что звучали вокруг нее не умолкая. Все, к чему она обращала свой взор, обретало новый смысл и начинало казаться значительным; в ней жил дух изобретательности; она находила блеск в вещах, дотоле представлявшихся скучными, и умела приводить окружающих в замешательство.
Г-н де… владел недурным состоянием, гордился своей женой и ни в чем ей не отказывал. Он никогда не задавал ей вопросов по поводу ее трат, ни разу не дал ни малейшего повода убояться его упреков, и, тем не менее, демонстрируя его восхищенному взору только что купленную вещь или показываясь перед ним в новом платье, из-за малодушия, к которому примешивалось чуть-чуть бахвальства, что свойственно многим людям, она не могла удержаться, чтобы не уменьшить ровно вполовину уплаченную за эту вещь или платье цену. Так г-жа де… скрывала от г-на де… истинный размах своих расходов. Забавляясь этой игрой на протяжении нескольких лет, она вдруг обнаружила, что порядочно задолжала. Вначале она испытала обеспокоенность, затем тревогу, наконец отчаяние. Поделиться с мужем она не смела, во-первых, потому что лгала ему слишком долго, а во-вторых, потому что он всегда был с нею более чем щедр. Не желая терять в его глазах ни уважения, ни доверия, которым он ее удостаивал, она задумала выпутаться из неприятного положения, продав потихоньку что-нибудь из драгоценностей. Осмотрев свои ларцы, она сочла неосмотрительным избавляться от фамильных драгоценностей или сразу нескольких менее дорогих украшений, объяснить исчезновение которых будет нелегко, и решила продать серьги, сделанные из двух великолепных бриллиантов, обточенных в виде сердечек. Эти роскошные серьги г-н де… преподнес ей в подарок на другой день после их свадьбы. Она пошла к ювелиру — человеку, который был принят в лучших семействах и пользовался ее доверием, взяла с него клятву хранить молчание и повернула разговор так, что у ювелира сложилось впечатление, будто г-н де… в курсе ее затеи. У г-на де…, сделал он вывод, денежные затруднения, о которых ему не хотелось бы распространяться. Ювелир всем сердцем желал оказать ему услугу, но в то же время не хотел дать г-жа де… понять, что догадался об их сообщничестве с мужем, и потому весьма тактично спросил:
