добавил серьёзно: – А вообще-то вы с мамой разговаривали, словно давно знакомы, не отпирайся, я это чётко подметил. Откуда она знает, что к тебе можно обратиться по-французски, а?
– Ой, да, ты знаешь, чудо, – мы учились вместе… как оказалось, на одном факультете, – просто ответил Барсук.
Когда они подошли к дому Лапки, то увидели, как она выскочила из подъезда, держа какого-то щуплого юношу за жидкую курточку, вырывавшегося изо всех сил, и орала с дикой радостью:
– Подождите! Мы недоговорили! Я хотела бы сначала узнать вас поближе, познакомиться!..
В свободной руке у Лапки был мобильник, в который она также возбуждённо вопила:
– Митрий Иванович, он выбегает из подъезда, лови с Маросейки, а то без ужина останемся!
– Что, Лапка, придумала на сей раз? – спросил Барсук с предвкушением, когда вырвавшийся, наконец, из железной лапы старухи человек исчез в подворотне, а Барсук поймал Лапку в объятия.
– Да это так, грабитель, – спокойно ответила Лапка, поправляя домашний халат. – Зашёл, не очень вежливо спросил деньги.
– А ты?
– Я так обрадовалась ему, бросилась на шею, плакала от радости, говорила, что мы так его ждали!
– С ума сошла…
– Говорила, что он попал как раз вовремя, что мы любим свежую человечину и вообще пора ужинать, а вот мяса к столу нет… Помидоры уже режут, хлеб. Покричала в сторону кухни, чтобы казан ставили на огонь, масло полили…
– Ты что, представилась людоедкой?
– Да, я быстро разыграла, что как бы такая секта, и что нас тут почти весь подъезд… Вцепилась в него сильно, вела на кухню, он рвался.
– Забыл, – сказал Барсук Яше, – номер домофона я тебе скинул смской.
– Всегда убеждена, – вещала Лапка на весь подъезд, – тот, кто приходит, не зная кода домофона, – послан свыше.
Сели ужинать. Оказалось, что женщина, которая как-то открывала дверь Яше, была сестрой Лапки и звалась Львиной Наумовной. А полное имя Лапки – Леопарда – вызвало у Ящи изо рта фонтан чая на скатерть, за что он искренне извинялся, а Лапка поцеловала его в темя, словно он сделал ей подарок. Сестра явилась на пару дней из Германии, где была замужем, и привезла с собою в Москву мальчика лет шести, своего сына, Готвальда или Готика, как стала звать его Лапка.
Готика оставили Лапке на месяц. У него были острые лопатки, белые ресницы и он постоянно молчал, хмуро взглядывая только на Яшу. Иногда, видимо, Готик что-то изрекал, но только наедине с Лапкой. Она была в восторге от его мудрости и цитировала его повсеместно.
– Вчера Готик заявил, что у него полезная грудь. Говорит, что из неё он может брать разные чувства! – сказала Лапка, вешая на стену в гостиной огромный плакат с фотографией очень красивой женщины. У неё были прозрачные, как хрусталь, глаза, лицо обрамлял пышный газовый воротник-пьеро, и в его волнах тонула огромная чёрная капроновая роза.
– Это кто? – спросил Яша.
Барсук не ответил, прошёл к столу, не глядя на плакат, и стал уплетать пирог с капустой.
– Невежда, – без обиды отвечала Лапка за Барсука, разглаживая фото, – это же Леда Бара, певица, Львинка привезла афишу. Впрочем, она известна только русским за рубежом.
– Так она русская, что ли? – спросил Яша, с удивлением наблюдая, как Барсук, с полным ртом, перекрикивая Лапку, стал звать к себе Готика и играть на его рёбрах, как на аккордеоне.
– Да, Ледочка русская, но живёт в Парижике. Поёт так: «Мой любимый бог, Лебедь-Зевс, закрути карусели для себя, спали карусели для меня, и зажги две звёзды для нас, и приблизь зари час…», – завыла басом Лапка, перекрывая радостные вопли защекоченного Готика.
Переход в новую школу оказался, конечно, непростым. В классе, куда попал Яша, его приняли без особой радости, с гнусным гоготом, тут же окрестили Изгоем и Трубачом, кто-то стащил со стола ручку, подаренную мамой Мариной. Девяностолетняя учительница по географии тоном штурмбанфюрера попробовала было запретить Яше хвост на затылке, но за него вступилась «англичанка». В туалете новые однокашники залепили Яше в глаз, попытавшись почистить новенькому карманы, вынудив его применить пару приёмов карате. В результате, прибежавшие на шум дежурные, выволокли всех участников из туалета, и поставили прямо перед ясными очами классной руководительницы яшиного класса. Это была подруга знакомой учительницы бабушки Клавдии Михайловны. У неё были грустные очень яркие голубые глаза и стрижка «под мальчика».
Но во главу этого эпизода школьной жизни вышла директор Ирина Павловна. При первой встрече с мамой Мариной и Яшей, принесших документы, она фальшиво улыбалась. Но через пару дней Яша понял, что она открыла настоящую травлю «новичка», в тандеме с завучем, которая преподавала русский язык. Эта женщина, на вид не имевшая никаких признаков жизни, поставила Яше за неделю четыре двойки по русскому, затем ещё пять и три: итого двенадцать. Худшее случилось дальше: директриса позвонила почему-то бабушке Клавдии Михайловне и заявила, что ребёнок (Яков) беспризорный, матери нет (в отъезде), и она будет вынуждена обратиться за помощью в органы опеки.
Бабушка на следующий же день явилась в школу, но директриса в этот день исполнила роль сказочно доброй женщины, предложив Яше позаниматься с ним самолично дополнительно. Бабушка спокойно отвергла предложение как профессор русского языка, и спросила, почему двоек двенадцать? Не педагогу ли самому себе поставлены эти двойки? На что директриса, сверкнув сталью классовой ненависти, растянула рот в лицемерной улыбке шире обычного, заявила:
– Нет, что вы, она у нас святая!..
Жизнь в новом классе худо-бедно текла, и кое-кто даже вышел с Яшей на контакт. Это был насквозь прыщавый парень, узкий и вёрткий, с хитрыми глазами, в потёртой кожаной курточке, по кличке Толик-журналист. Он признался, что и вправду готовит себя на это поприще, мечтает работать на телевидении.
Парни группировались вокруг некоего лидера по кличке Царь, – высокого юноши атлетического сложения и брутальной красотой лица. Видимо, всем остальным его облик казался породистым: осанка его и вправду напоминала монаршую, вот только кисти рук были покрыты дешёвыми «тату», изображавшими чьи-то зубы, рога и хвостатые буквицы.
Девушкам Яша сразу приглянулся, и они стали его так доставать, что сам себе он не завидовал. С учителями дело обстояло хуже, чем он ожидал. А вернее, с тем бредом и мусором, что они требовали впитывать и заучивать. Яша твёрдо имел везде по три-четыре балла.
«Я люблю Маху, – признался себе как-то Яша на уроке химии, – определённо». В ответ на что уши вспыхнули и оттопырились.
За окнами билась метель, в эту минуту где-то далеко жили мама с Саввой, бабушка дремала дома, Маха и Серый отсиживались в своих школах.
А где-то благоухал листвой и травами Улиткин Дол, Маназ грелся с Гекубой на солнышке, Сол встречал других студентов, а Беркана готовила салат из брюссельской капусты, маслин и пряных трав. «Сбросить
