Но и замерзнуть в ней можно только в том случае, если одежда промокнет от пота, и будешь долгое время сидеть неподвижно.
Два километра мы идем долго. Наверное, потому, что слишком ослабли от усталости и недоедания. У меня снова сильно болит голова, наверно, температура. Лишь бы меня не покусал клещ, остальное — ерунда. Я на ходу нахожу в бездонных карманах кителя таблетку анальгина и таблетку антибиотика. Сую их в рот, наклоняюсь, зачерпываю ладонью воду, запиваю. От холода ломит лоб. Может, станет легче?
Мое сердце вдруг радостно вздрагивает, — наконец, левая протока соединяется со средней, еле видная колея пересекает довольно глубокую воду и выходит на вновь появившийся пологий берег. Мы осторожно перебредаем через бурную воду. Я вздыхаю с некоторым облегчением.
Здесь, между крутым склоном горы и рекой, — крохотный пятачок, на котором дальнобойщики устроили бурхан*. Бурханы возникают здесь стихийно. Вроде бы и нет среди водителей ни буддистов, ни шаманистов, да и в духов верят едва ли, а вот, поди ж ты, странный такой есть обычай. Сломался один на дороге, починился, — повязал ленточку духам, чтобы впредь пропускали. Благополучно взобрался на перевал, не подвели тормоза, не свалился с обрыва — и снова — в знак благодарности судьбе положит что-нибудь на обочине дороги на камень — сигаретку или окурок, конфетку, монетку, обрезок камеры, вышедшую из строя деталь, обрывок газеты. То же самое происходит и перед опасным местом, тут уж само провидение велит «побурханить», — принять на грудь для храбрости да и местным духам спрыснуть, чтоб пропустили. Иногда бурхан может помочь и вполне материально: нет куска камеры — возьми, кончилось курево — позаимствуй. Вот только и вместо взятого что-нибудь обязательно оставь, умилостиви хозяина места.
Для возникновения этого бурхана есть много причин, — идущие с БАМа водители здесь выпивают и закусывают перед опасной дорогой, «потерпевшие крушение» — расслабляются после пережитого стресса, ну а те, кто поломался, не справился с машиной и горной рекой, бурханят, чтобы в следующий раз такого не произошло.
На самом видном и высоком месте положен плоский, серый камень, на котором лежат какие-то обрывки, стекляшки и ничего не значащие железки, здесь даже стоит плексигласовый щиток от чего-то, вроде мотороллера. Под кустами лежат две огромных шины от КАМАЗа. Алексей в два шага обходит бурхан, скидывает вещмешок возле покрышек, выпрямляется и твердой рукой, словно солдат табельное оружие, всучивает мне топорик.
— Вот, завалишь сухостоину, приготовишь обед. Я пошел.
Он уходит вверх по реке, а я стою у берега с топором в руке и смотрю ему вслед, его маленькая фигурка в серо-зеленом костюме химзащиты быстро исчезает за деревьями. За ревом реки я даже не слышу его шагов. Над бурханом повисает тягостное молчание. Не буду я бурханить, не буду. Из принципа. Пацаны на каждом бурхане что-нибудь оставляли, толку от этого нет и не будет. У меня слегка кружится голова — от голода, и поташнивает — это уже от таблеток. Во рту появляется странный химический привкус. Таблетки нужно запивать большим количеством воды, а еще лучше, — чтобы человек перед этим как следует поел. Кто же их принимает на голодный желудок? — корю я себя, но я ни в чем не виновата.
Есть нечего, а пить воду, — да ни за что! — мне и так холодно. Я рассматриваю топор, — это Юркин топорик, он маленький, почти детский, легкое топорище сантиметров двадцать-пять — тридцать, узкое, тупенькое лезвие. По инерции я даже делаю несколько шагов по направлению к деревьям, растущим на крутом склоне горы, но тут же останавливаюсь и мысленно смеюсь над собой, — диаметр самого тонкого сухостоя — сантиметров двадцать. Лиственницу я буду грызть этим топориком неделю.
Я осматриваю место и произвожу маленькую разведку. На большую у меня не хватает смелости.
Бурхан представляет собой площадку длиной в двадцать и шириной в пять метров.
Земля перед склоном горы поросла шиповником, а сам склон зарос высокой травой, кустарником и лиственницами. Склон просматривается вверх только метров на десять, потом он выравнивается, и дальше видны только макушки деревьев. Со стороны реки площадку огораживают кусты, они растут на крутом бережку, тропинка за кустами срывается вниз и открывает любопытному взору крохотный песчаный пляж. Если посмотреть вверх, то виден небольшой порожек, через него перекинуто тонкое, сантиметров в двадцать бревно, с краю лежит странный объект: то ли чугунный, то ли бетонный цилиндр, сужающийся с одной стороны. Он похож на горшок для цветов без донышка, если только бывают горшки полтора метра в диаметре, или на бетономешалку. Он немонолитный, — в корпусе проделаны отверстия разной величины, словно иллюминаторы, и через них видно, что «бетономешалка» под завязку набита камнями. Склон берега слева от тропинки превращен водителями в помойку, — сюда сбрасывают пустые и полные консервные банки, недоеденные остатки, обертки и коробки. Над кустами плывет ни с чем не сравнимый «аромат». Далее, понизу площадку огораживают густые кусты. Они заканчиваются метрах в пятнадцати от центра площадки. От камазовских покрышек до них — метров десять. Если обойти эти кусты слева по дороге, которая уходит куда-то вниз, — то вы обнаружите отхожее место. Дальше, за ним — небольшой пустырь, заросший тонким сосняком, а еще дальше вдоль берега реки — раскидывается поросшая шиповником и каким-то высоким кустарником, с мелкими, похожими на брусничные, жесткими, круглыми листьями, хмарь. Здесь сухо только на первый взгляд, — под слоем лишайника, в камнях течет миллион больших и малых ручьев, они вырыли между камнями глубокие русла, и ты проваливаешься по пояс в эти ямы там, где меньше всего ожидаешь. Хмарь тянется, насколько хватает глаз. А уж комаров здесь! Они вылетают из листвы тучами и долго преследуют меня, от них невозможно избавиться, и я мажусь реппелентом, — он на какое-то время отгоняет мошкару. Я с тревогой смотрю на противоположный берег — он представляет собой классический медвежий угол, каким его показывают по телевизору. «Утро в сосновом бору» да и только, замените сосны тополями, получится один в один. Я сразу же начинаю думать, что я буду делать, если сюда пожалует медведь. Помойки медведей привлекают — это аксиома. Несмотря на то, что лиственницы здесь потолще, чем в горах, я не смогу залезть ни на одно дерево, — они тонкие, без ветвей. Значит, одно спасение — костер. Правда, я не верю, что медведи боятся костра, не верю, и все. Точка. Они слишком умные и любопытные.
При этом всегда есть в вероятность нарваться на подранка, который затаил злобу на человека или на медведицу с медвежонком. Но все же надежда, что костер его отпугнет, есть. А вот где взять сухие дрова в скудном северном лесу, в котором уже три недели идет дождь? Вопрос из самых интересных, ничего не скажешь, я хожу по склону горы, собираю и стаскиваю вниз хворост — почти сухие упавшие лиственничные ветки, — они, по большей части, тоненькие, в черных шариках шишечек, собираю сосновые ветки, — они сыроваты, но тоже пойдут в костер, тащу сухой колючий шиповник. Я притаскиваю к шинам несколько здоровых валежин. За отхожим местом нахожу отличное сухое бревно. Бог весть, откуда оно здесь, — ветвей нет, и пенька от него тоже нет, и кто его сюда притащил, непонятно. Но оно слишком большое и тяжелое, и мне его не осилить. Я возвращаюсь обратно на площадку: у бревна отчего-то всё время кажется, что в затылок мне кто-то смотрит.
Игра воображения, утешаю я себя, не более того.
Из хвороста посуше я строю шалашик, достаю спички, — хворост дымит, чадит несколько секунд и затухает. Я знаю, нужно хоть немного сухих дров или, на худой конец, бумаги, тонкие ветки подсохнут быстро, и костер разгорится. Я шарю по карманам. Бумаги, конечно же, нет, туалетная, комок которой я нашариваю в заднем кармане, не годится. Значит, надо поискать в округе еще чего-нибудь. Если меня не съест медведь, меня сожрут голодные мотоциклисты. Выбор невелик. Я тщательно обшариваю стоянку. Есть! Спасибо вам, запасливые дальнобойщики! Спасибочки!
Я нахожу целое сокровище — сухую бересту, которая спрятана в покрышку и консервную банку выдохшейся солярки. И, хотя солярка не горит, она значительно облегчает мне жизнь, и через десять минут на площадке горит небольшой костерок.
Я набираю в котелок и чайник воды и ставлю чайник прямо на занимающуюся валежину.
Его окутывает едким дымком, слабые, неуверенные язычки пламени лижут закопченный черный бок. Слава бересте и солярке! От костра пованивает, но — чем хуже запах, тем дальше медведи! Я пускаюсь в неуклюжий пляс по площадке и отбегаю от костра только затем, чтобы натаскать еще хворосту.
Погода словно злиться на меня за удачу, дождик, который до этого просто накрапывал, усиливается. Я осматриваюсь и замечаю странное явление: на моих глазах происходит тот самый водоворот воды в природе, который с таким трудом объясняют учителя на уроках географии. Сюда бы этих учителей! Вода, льющаяся на землю, тут же превращается в туман, который клочковатыми облачками пробирается между деревьями вверх, вверх и еще дальше, мимо старых корявых стволов, мимо исковерканных стужей ветвей, мимо засохших верхушек — вверх, к сереньким плачущим тучам, которые прижимаются к горе, словно не в силах расстаться с нею.
