— Лёш… Если река поднимется, им хана… Ладно, если отрежет, а если смоет?
— Да не понимают они этого! — кричит Алексей. — Будай хоть бы пацанов пожалел, если себя не жалко! — он сердится, что его никто не слушает, потому что он не умеет орать и громко материться. — Мы ночевать будем здесь! — он берется за котелок, вытаскивает миски, откладывает две больших порции нам. Я пытаюсь протестовать и говорю, что уже ела, но он меня не слушает. Он отливает в наш маленький котелок чаю.
— Лёш… — снова говорю я, — тут медведь ходит!
— Да хоть два! — по сравнению с рекой ему не страшны никакие медведи. — Костер побольше забабашим, да и все. Я сейчас спальники принесу и «Манарагу», наверное, тоже, там вещи теплые, дров натаскаю, — он озадаченно смотрит на догорающую шину, потом качает головой, понимая, что мне пришлось тут несладко, и обещает. — Сейчас приду, я быстро… — он уносит котелок и чайник.
На ущелье опускаются сумерки, всё так же ревет река. Я втыкаю на берегу палочки, слежу за уровнем. Пока Алексей ходит, вода отвоевывает у песка сантиметров десять. Мне кажется, округа притихла, словно всё — и камни, и деревья молча следят за мной. За клокотаньем воды чуть слышно, как шелестит листвой черемуха — она растет почти над самой водой и полощет нижние ветви в протоке, да еще шуршит по листьям, по хвое, по траве дождь… Река постепенно, словно невидимый оператор сужает диафрагму, погружается в сонную, вязкую мглу, над руслом висит водяная пелена, за которой уже почти ничего не видно.
Когда Алексей возвращается, мы устанавливаем палатку на самом сухом месте. Хотя, на самом деле, разница небольшая, — каменистая почва раскисла, широкие алюминиевые колышки либо не вбиваются, мешает камень, либо натянутая вязочка палатки вырывает колышек из жиденькой земли. Под ногами хлюпает. Мы закрепляем на палатке полиэтилен, а потом Алексей идет за дровами, и как-то очень быстро возле палатки вырастает гора дров. Он вытаскивает то самое бревнышко, за которое я побоялась взяться, и через десять минут полыхает большой, жаркий костер. В палатке становится жарко, — одна из брезентовых стенок нагрелась. Я достаю теплые вещи, Алексей стаскивает с себя промокшие штаны и носки, кладет к костру сушится, переодевается и садится на входе палатки, ест запекшиеся сверху макароны. Я на них даже смотреть не могу, меня снова подташнивает, на этот раз от запаха горелой резины.
— Нанюхалась… — констатирует Алексей, быстро поглощая стряпню.
Потом пьет настоявшийся, черный чай, который масляно блестит в свете костра. Мне уже ничего не страшно, — рядом Алексей. Он аккуратно прикрывает вторую миску крышкой от котелка и ставит её под полиэтилен — на утро.
— Гляди! — вдруг говорит он, и его тон заставляет меня выглянуть из палатки.
Алексей показывает в сторону реки, там виднеется желтый свет. Это фары. У меня мелькает мысль, что кто-то из парней решился штурмовать реку ночью в одиночку.
Но фары две, — а значит…
— Это машина, — говорит Алексей уже обычным голосом.
Мы остаемся снаружи — интересно, кто это, и может ли он нам помочь? Если он идет пустой, можно загрузить мотоциклы в кузов и перевезти. У меня появляется слабая надежда. Машина идет медленно, но все же гораздо быстрее мотоциклов, в темноте видно, как она тяжело подпрыгивает на валунах. Шум двигателя становится слышен только тогда, когда она преодолевает последние метры по воде и выезжает на берег.
Надежда тает так же быстро, как появилась. «Урал» — бензовоз тяжело вздыхает и останавливается, нависая над нашей палаткой. Я ожидаю увидеть «свежую» физиономию, но из окна выглядывает хитрая кошачья физиономия двадцатитрехлетнего Васи Попова — журналиста и, на мой взгляд, прохвоста, каких мало. Этот человек соединил в себе все отрицательные стороны профессии. Рядом с ним сидит оператор Валентин — спокойный, молчаливый брюнет лет двадцати восьми. Они спрыгивают на землю, смотрят на нас чуть свысока. С другой стороны кабины появляется водитель.
В темноте я не могу его как следует рассмотреть, ему около сорока лет, он улыбается, блестит золотой фиксой.
— Вот, решили тоже проехать вокруг Байкала! Что мы, хуже других, что ли? — говорит звонким, мальчишеским голосом Вася.
В темноте невозможно рассмотреть выражение его глаз, только две узкие лисьи щелки. Оказывается, они привезли на бурхан вещи парней. Мы принимаем сумки и рюкзаки, складываем их около палатки, накрываем полиэтиленом.
— Как у вас с бензином? — спрашивает водитель.
— Заканчивается, — нехотя говорит Алексей.
— Канистра есть?
Водитель сливает нам десять литров бензина и не берет с нас ни копейки.
Обнаглев, я интересуюсь насчет сигарет, думая, что, может быть, водитель приехал с другой стороны, но они вздыхают в ответ:
— Откуда, все закончилось…
Предприимчивый водитель идет к бурхану и в темноте ищет сигареты или, на худой конец, окурок, но там ничего нет, а что есть, размокло от дождя. Честно говоря, мне бы в голову не пришло взять окурок, но ему, видать, совсем невмоготу.
— Не-а, нету… — разочарованно вздыхает он и возвращается в кабину. — Сейчас в Кумору заедем, купим сигарет, а то уже нет мочи.
— Да, курить хочется… — тянет Вася и вздыхает.
— А знаете, чего мне хочется? — говорю я вслух то, о чем думала весь вечер. — Пива! Банку «Медведя»! Большую, лучше две, а больше — ничего не надо.
— На вашем месте я бы больше всего хотел только одного — выбраться! — назидательно говорит Вася, я молчу в ответ.
Мне неохота с ним спорить, Это бессмысленно, этот молоденький мальчик знает все лучше всех, и останется при своем мнении, какие бы доказательства и доводы ты не приводил, и потом, чем скорее он уедет, тем лучше. Я вспоминаю, какое сегодня число, кажется двадцать восьмое, контрольный срок у нас был двадцать пятого, плюс три дня, значит, завтра нас начнут искать. Нам это нужно? Нет.
— Мужики, сегодня ведь в Новом Уояне будете?
— Ну…
— Позвоните спасателям, предупредите их, чтоб не искали. Я вам телефон дам, — я в темноте нахожу записную книжку, торопливо вырываю листок, пишу.
— Да я бы на вашем месте молился бы, чтобы меня нашли! — продолжает воспитывать меня Вася. Я его просто ненавижу в этот момент, но он не утихает. — Да и вам же легче будет, в вертолет — и домой!
Этот придурок понятия не имеет, сколько стоит вертолет. Я отдаю ему листок с номером телефона. В конце концов, спасатели ведь в Байкальске, а это далеко, может, журналисты и успеют им отзвониться. Вася небрежно машет нам листком, «Урал» хлопает дверцами, ревет движком, и мы снова остаемся в темноте.
Ну и шут с ними, с журналистами. Баба с возу, кобыле легче. Мы лезем в теплую палатку, свет от пламени костра пробивается через брезент. Меня разморило. Мы кидаем в ноги влажные куртки и штаны, кладем под руку топор и нож, залазим в спальники, прижимаемся друг к дружке. Коврики лежат на камнях, я кое-как устраиваюсь так, чтобы было удобно, я думаю, что долго не усну, но проваливаюсь в черноту, как будто меня убили.
Новосибирск (2000 год, июнь)
Сезон начался неудачно. На открытие сезона, которое должно было состояться в Иркутске, ангарчане решили ехать все вместе от сервиса Белецкого.
Буквально за год движение байкеров в Иркутске как-то враз набрало силу, ребята нашли спонсоров, и дело пошло на лад. Белецкому это было, как финка в печенку.
Он ревновал и каждый раз уводил часть байкеров на Байкал, назначая свое собственное открытие на этот же день. Я долго уговаривала Алексея ехать отдельно от всех, мне еще памятны были события прошлого года в Байкальске, но он снова уперся, и мне пришлось смириться.
Когда мы подъехали, в тесном закутке возле сервиса Белецкого уже толпился народ.
Здесь был Радик собственной персоной, он кому-то уже продал «Кавасаки» и купил себе старый-престарый «Урал», который разрисовал под дракона. Аэрография была ничего себе, но он налепил каких-то странных полированных железок на двигатель.
Железки крепились к крышкам головки цилиндра большими болтами и при малейшем падении могли запросто отрезать седоку ногу. Впрочем, он на нем и не ездил никуда, предпочитая для «дальних» поездок в Иркутск старенький желтый «Москвич».
Здесь был Арнольд, странный молчаливый некрасивый парень, который одно время жил прямо у Радика в подвале. Он переделывал черный «Урал» в чоппер, но весь тюнинг вылился в то, что он заново его покрасил, вылепил сзади задранный обтекатель, отчего «Урал» стал больше похож на «Яву», и приделал к нему чудовищный бак — гибрид днепровского и еще какого-то. Говорили, что сам он детдомовский, что где-то в Заларях у него есть жилье, но нет работы, а здесь была работа, зато не было жилья. У него были несчастные красивые глаза и такой голодный вид, что его хотелось покормить. Белецкий использовал его, как чернорабочего, а заодно и как сторожа.
