какаду света, явившись его глазам как впервые. Штукатурка домов горела конореечным цветом, бока брусчатки блестели, словно намасленные, фалбала маркизы над окнами кафе раскачивалась на ветру кроваво-красными волнами, как никогда яркими, зелень травы и листвы лоснилась от сочности. И люди, оставаясь людьми понедельника после дождя, спешащими к своим делам, тоже явили себя попугаю изменёнными. В цвете и фактуре их платьев, блуз и рубашек, туфель, футболок и джинсов появилась броскость: оттенки налились густотой, ткани обрели подчеркнутую рельефность. Речь людей зазвучала внятно, без скомканности. Черты их лиц стали читаемы до мельчайших деталей.
Из воздуха улицы ушёл холод. В нём осталась лишь прохладная свежесть, а в его запахе стали слышны ароматы мокрой земли и напитанных влагой цветов.
Попугай недоумевал. Он был уверен, что не сомкнул глаз ни на минуту, а значит происходящее не могло быть иллюзорным. Лица картины улицы и он сам были в пространстве настоящей действительности. Но что-то изменило её, и всё в ней изменилось, стало новым. Выражены эти обновления были настолько живо, что стали даже не то чтобы замеченными Марчелло, а сами о себе заявили, все сразу в один голос, да так громко, что какаду едва не лишился чувств. Со всех сторон они кричали о своём превращении яркостью красок, запахами, выпуклостью предметов, четкостью их очертаний, а какаду старался уловить каждый из этих пространственных сигналов, не пропуская мимо ни одного.
Лука нёс клетку Марчелло до автомобиля всего пару минут, однако это короткое время растянулось для попугая в разы, а то, что, казалось бы невозможно приметить наскоро, не всматриваясь, он увидел мгновенно и тогда же, не раздумывая принял его, как часть реальности.
Спустя две минуты попугай был в машине, изумлённый происходящим и восхищённый им до исступления. С трудом собирая мысли, он смотрел в открытое окно на улицу.
Какаду казалось: всё было в каком-то движении, всё требовало, чтобы его охватили взглядом, хотя бы зацепили им, успели поймать хоть краем глаза, пока оно есть и не ускользнуло; требовало его запомнить, чтобы, покинув навсегда, о нём не забыли. Вот фонтан и его переполненные чаши: одна, две, три. Столики под окнами кафе, накрытые клетчатыми скатертями. К ним Роза несёт кофе и корнетто. В окне на первом этаже дома Кьяры говорит по телефону женщина в туго накрученных бигуди. С металлическим звоном по площади проносится велосипед, увозя мальчишку в узкий проулок. А вот вольпино лает во весь голос на вислоухого кота, с трудом карабкающегося по стволу дерева. Женщина в домашнем платье выбегает из дверей дома напротив. Усатый мужчина с трубкой в руках бежит с другой стороны. Он снимает с дерева перепуганного кота. Она берёт на руки заливающегося лаем пса. Кажется, эти люди извиняются друг перед другом. А может быть, они просто разговаривают.
Лука завёл мотор, аккуратно вырулил из ряда припаркованных машин на дорогу, проехал к фонтану, сделал вокруг него петлю и, прибавив газу, пустил автомобиль вверх по улице. Мимо промелькнули витрины кафе и жёлтые стены домов, пронеслись ряды фонарей и деревьев. Автомобиль повернул за угол, и улица с фонтаном исчезла из вида.
Годы в маленькой квартирке на тихой улице вспыхнули в памяти попугая слепящей искрой грусти и тут же погасли. Марчелло закрыл глаза и увидел открытое настежь окно, сиреневые гроздья глициний в облаке сладкого аромата и сияющее рассветными лучами небо. Ему вспомнились летящие вверх от земли капли дождя, вздохи теней, поднимающихся в небо. Он вспомнил себя человеком, разочарованно глядящим в зеркало, глядящим в ожидании на усыпанную листьями улицу, глядящим с надеждой на город в багряном свечении заката, человеком с распускающейся в душе весной.
Глаза попугая открылись. За окном автомобиля бежали городские тротуары, здания, рекламные щиты. Плавно, как вода, по тротуарам текли люди- кто-то навстречу, а кто-то, будто пятясь, ускользал прочь. Автомобили плыли по серому полотну асфальта, то останавливаясь, то ускоряясь, ныряли в переулки, расходились на перекрёстках, стояли у светофоров, пропускали людей идти по белым полосам зебры. С обеих сторон дороги криво отражали автомобильный поток витрины магазинов, контор, кафе, булочных.
Машина Луки двигалась быстро и неощутимо, как по воздуху. Кьяра говорила о виноделии, о сортах винограда и сортах вин. Bellone, nero buono, ciliedgiolo, trebbiano … Много неизвестных бессмысленных для попугая слов, уютно журчащих бархатным голосом женщины…
Марчелло вновь сомкнул веки. Теперь он не видел ничего, кроме полос, штрихов и пятен- слабых отпечатков того, на что его глаза смотрели мгновенье назад. Он не думал ни о чём, вернее, не хотел думать. Попугай хотел, чтобы мысли и представления не мешали ему, чтобы происходящее воспринялось им в чистом виде, без домыслов. В этом помогали звуки, влетающие в окна вместе с ветром, и запахи, дразнящие и щекочущие воображение..Рокот моторов.. Манго и жимолость в духах Кьяры… Детский смех… Волна ароматов петрушки, шалфея и зелёного лука… Чиркающий звук зажигалки.. Сигаретный дым.. Монотонный писк светофора…Голоса прохожих.. Голоса Луки и Кьяры… Медленный поворот.. Много тени, почти темно…Сырой запах узких проулков.. Ещё поворот… Рык автомобильного мотора… Лука сильнее давит на газ… Кьяра хохочет.. Красной вспышкой сквозь кожу век-свет!
Порыв свежего воздуха хлестнул сознание попугая. Марчелло открыл глаза и в них пыхнул яркий свет пространства, неотягощённого громадами зданий. Это небо сияло в лучах послеполуденного солнца. Точно растворив городские стены в сине-голубом цвете, оно замостило собой мир за окном, где от города осталась только полоса дороги, как путь на свободу из его тесных каменных зарослей. Небесная синева была всюду, куда бы не устремился взгляд, и лишь холмы, громоздко нависающие над дорогой, позволяли думать, что та лежит всё же на земле, а не тянется по воздуху где-то очень высоко.
– Сколько же здесь неба!– воскликнула Кьяра, невольно озвучив мысли Марчелло.
Какаду восхищённо вздрогнул.
Автомобиль Луки, сбросив скорость, мягко вошёл в поворот серпантина. Новый порыв солоноватого ветра ворвался через его окно и, выхватив у попугая восторженный вздох, выпорхнул в окно Кьяры, попутно увлекая за собой пряди её распущенных волос.
– Лети!– крикнула она и, сорвав с шеи шифоновый платок, махнула им в след ветру.
Сердце Марчелло лихорадочно заколотилось. Оно билось так часто, а чувства какаду были так обострены, что он уже не ощущал себя. Если он и чувствовал в тот момент, что существует, то находил своё существо не внутри, а вне тела, на границе с ним, рядом, возможно очень близко, но уже не внутри.
– Лети же!– громче крикнула Кьяра и расслабила пальцы.
Платок вырвался из её рук и, подхваченный ветром, полетел над зелёными склонами. Марчелло мысленно бросился за ним, вцепился взглядом в его вильнувший
