– Это он Славке по мозгам долбанул и порезал… Потом уж я с этим гадом сошёлся… И не таких шматовал… Ну, куда теперь башку девать, командир?
– Пока с собой потаскай, а мешать станет, выбросишь.
– Эй, не дури! – рявкнул за спиной Буткевич.
Масканин обернулся. Рябинкин снял часы и пытался их пристегнуть на запястье Петриченко.
– Это ведь меня должно было…
– Дурень ты, дурень… – покачал головой прапорщик. – Вымахало два метра глупости.
– Отставить звездёж! – Масканин сплюнул и прислушался к звукам боя. – За Петриченко ещё вернёмся. Башку гада тоже тут оставить. Докучаев – замыкающий, остальные – рысью за мной!
…Ярема Красевич оглох. Кровь молоточками стучала в висках, в ноздри забилась спрессованная пыль. Он в два прыжка подскочил к обрушенной потолочной балке и перемахнул через неё, в прыжке достреляв магазин трофейного "Хоха".
Рунх ушёл из-под очереди, метнувшись к стене, трижды успев выстрелить из "Борма". Тупая пистолетная пуля прошла впритирку с плечом Красевича, больше выстрелить рунху он не дал. Он обрушился на инструктора подобно камнепаду, начав атаку одновременно со "стирателем". Удар пистолетом, грозивший размозжить штаб-майору висок, ушёл мимо, так и оставшись незавершённым. Красевич пробил инструктора кулаком в челюсть, когда тот уже начал удар. Вместе с челюстью Ярема саданул сапогом по колену и следом за кулаком, довершая связку, на челюсть обрушился локоть. Красевич доломал врага уже в падении, приземлив его спиной на колено. И излишне поспешно, как будто рунх после перелома позвоночника смог бы вдруг чудом прийти в себя и "оплавить" свой мозг, Ярема отрезал ему голову.
Слух понемногу начал возвращаться. Позади – в заваленном проходе очухался сержант Клинковский, вырубленный ментальным ударом только что лишённого головы рунха. Старшему фельдфебелю Зерину не повезло, поединок с опытным "стирателем" закончился для него смертью. Жаль, матёрый ведь "охотник" был.
Красевич рассмотрел голову, ища признаки "стирания". И остался доволен: ни крови, ни пены из носа или рта, или из ушей не видно. Ценная голова! Не просто там велгонец какой-то, а настоящий рунх! Вернее, конечно, не совсем настоящий, человекоподобный гибрид, но всё же не человек.
– Оклемался? – спросил Красевич у Клинковского, когда того повторно вырвало.
– Да… нормально уже…
– Держи! Не потеряй!
Он отдал голову, а сам подхватил тело Зерина и поспешил прочь из капонира.
Снаружи стрельба почти затихла. Вдоль аллеи, у прежде приакураченных по высоте деревьев, которые теперь после взрывов казались расщеплёнными корягами, выгорали подбитые противотанковыми гранатами бэтээры. Два пылающих остова и два десятка тел – результат попытки "серых" вытеснить диверсантов из учебного сектора. Лагерь разгромлен. Из восьмидесяти курсантов и шестнадцати инструкторов уничтожены все или почти все. Кто-то вполне мог мотануть через минное поле и подорваться там или выжить. Из двухротного батальона "серых" если кто и остался жив, то схоронился так, что попробуй ещё найди. Зенитчики, тоже кстати из "серых", перебиты группой Торгаева в самом начале боя. А больше тут никого и не было, разве что хозкоманда.
Впрочем, вскоре выяснилось, что всё-таки были. Когда отряд, вынося убитых, покинул лагерь, Красевич принял доклады о потерях и взятых трофеях. В группе Масканина – один убитый, у Торгаева убитых двое и ранен один – к счастью, лёгкий и сам может идти. Масканинский ефрейтор погиб в схватке с инструктором, а бойцов Торгаева положили из хрен знает откуда взявшейся в лагере горной безоткатной пушки, когда они долбили из зенитки во всё подозрительное. Итого, подвёл Красевич неутешительный итог, вместе со старшим фельдфебелем Зериным погибших четверо. И тут Торгаев подтолкнул за локоть незнакомца в рубище, бывшем некогда полевой летней формой русской армии.
– Сорок четвёртой дивизии, сто семьдесят четвёртого полка рядовой Сивков! – боец доложился возбуждённо, едва скрывая радость, что оказался среди своих и вне пределов лагеря.
– А ты откуда там взялся? – удивлённо спросил Красевич.
– Пленным он был, – опередил Торгаев заторможенного от избытка чувств Сивкова. – "Серые" его гранатами выкуривали, ну и тут мы подошли…
– И много вас было? – поинтересовался командир "Рарога".
– С полсотни где-то. Точно не знаю. Одни помрут, других везут. На нас курсантов учили. Я тут… то есть, там три недели провёл. Ещё б месяц и всё – хана!
– Пытки, что ли? – спросил протиснувшийся поближе поручик Найдёнов.
– Нет… Ведут в камеру, потом заходит курсант и смотрит… Просто смотрит. От новичков только голова кругом, да зрение, бывает, барахлит. А от опытных… кровью потом харкаешь…
– А остальные где пленные? – задал следующий вопрос Красевич.
– В наш барак бомба шлёпнулась. Ну я и ещё двое, я их не знаю, в провал в крыше полезли. Потом в нас из карабинов палить стали, я успел затихориться…
– В плен-то как попал? – спросил Торгаев.
– Да как… Была атака, мы ротой в траншею залетели, потом вижу на меня граната летит… Скаканул за бруствер и тут как шарахнет! Оклемался уже в плену…
– На-ка почавкай, – протянул ему Масканин открытую банку с тушёнкой и ложку.
– Это много… – дрогнувшим голосом сказал рядовой Сивков. – От целой банки у меня с отвычки живот скрутит.
– Сколько съешь, столько съешь, – улыбнулся Максим и протянул пустую гранатную сумку. – Остачу сюда положишь.
Красевич хлопнул Сивкова по плечу, тем самым признавая его право находиться в отряде. Ничего подозрительного в бывшем пленном он не заметил.
– Пора, – сказал штаб-майор, вставая. – Идём в темпе. А то трофеи протухнут.
Бойцы вокруг заржали, а рядовому Сивкову с набитым тушёнкой ртом была похрену непонятная шутка. Если бы ему сказали, что домой предстоит топать миллион километров, он бы только пожал плечами и пустился бы в путь длиной хоть в два миллиона, лишь бы подальше отсюда.
Уже перед рассветом, порядком помотавшись близь дорог, ставших в одночасье рокадами, отряд остановился у берега в полусотне километров южнее плацдарма. Бензин кончился и мотоциклы пришлось бросить, да и не нужны они были теперь. Отряд ждал возвращения самоходных барж, с которых в это время разгружались полки 102-й дивизии. На плацдарме шёл бой, велгонцы успели стянуть к реке свежие пехотные части и пробиться к десантникам оказалось невозможно.
Место, что выбрал Красевич, подходило для отчаливания с большим скрипом. Берег тут не обрывист, как в других местах на практически всей протяжённости Оми, исключая, конечно, берега плацдарма, но зато полно коварных отмелей, из-за чего пристать к суше было невозможно даже на лодке. Но здесь хоть не было острых подводных камней, грозивших если не гибелью, то уж точно пробоиной любому судну, рискнувшему бы покинуть безопасную середину реки.
Когда показались баржи и сопровождавшие их бронекатера, Красевич выстрелил три красные ракеты, бойцы подхватили тела павших товарищей, забранные в урочище криоконтейнеры, в которых теперь хранились добытые головы, и оружие. Всё остальное оставили на берегу, пустившись в холодную воду почти голышом. С одной из барж спустили лодки, а разведчики пробирались по отмелям всё дальше вглубь реки, мечтая поскорее оказаться на борту и после принятых на флоте согревающих процедур, почувствовать себя простыми пассажирами, плывущими домой с чувством выполненного долга.
Глава 7
Светлоярск, 27 октября 153 г. э.с.
Загустевшее тёмно-красное пятно залило полированную столешницу письменного стола. Мертвец уткнулся лицом в раскрытый номер театрального журнала, безвольно опущенные руки плетью повисли над паркетом, тело грузно осело и, казалось, оно только чудом не сползло на пол. Затылок у покойного отсутствовал напрочь, в коротких тёмных волосах застряли чёрные комочки и мелкие осколки костей. Книжный шкаф за его спиной был густо забрызган кровью.
– Не успели, – сказал офицер с погонами поручика и с кислой миной повернулся к капитану.
Второй офицер подошёл к столу и поднял выпавший из руки мертвеца "Воркунов". На гильзу он и не посмотрел, она его не интересовала. А вот пистолет он повертел в руках, отщёлкнул магазин, снял затворную раму и понюхал ствол.
– Он, видать, шутником был при жизни, – улыбнулся капитан. – Сначала пистолет почистил, потом себе мозги вышиб.
– А перед этим очень плотно поужинал, – сказал поручик. – И погладил свежую рубашку.
Капитан обернулся. Отсюда в соседней комнате виднелась висевшая на плечиках рубашка и ещё неубранная гладильная доска. Положив "Воркунова" на стол, капитан наклонился к трупу и втянул носом воздух.
– Ох, и самоубийцы нынче пошли. Этот даже побрился и надушился перед смертью. Хоть бы, зараза, отравился для приличия, а то весь шкаф забрызгал.
